Внезапно, тишину над площадью разорвал подобный выстрелу хлопок плети, заставивший вздрогнуть даже меня. А ведь до надсмотрщика было около пятидесяти ярдов. Некоторые из женщин на цепи испуганно вскрикнули, а кое-кто даже заплакали. Притом, что тугая кожа не коснулась ни одной из них, но этот внушающий ужас звук несомненно сообщил им о том, что может случиться с ними позже, недвусмысленно намекая на суровость дисциплины и сопутствующих наказаний, объектами которых им очень скоро предстоит стать. Затем женщины, одна за другой, звеня цепями, начали подниматься на ноги. Было весьма интересно наблюдать за различной скоростью их реакции на этот сигнал. Судя по самыми близким ко мне, те из них, кто показались мне самыми женственными, те и оказались самыми быстрыми с ответом. Это выглядело так, словно некий, до настоящего времени неиспользуемый отдел их мозга, или некие до сего момента скрытые или подозреваемые, но явно не признанные части их мозга, подготовились, поняли и приняли определенные отношения, те отношения, которые могли бы иллюстрироваться или символизироваться такими вещами, как цепи на их запястьях или звук плети. В отличие от них, часть женщин, которые изначально показались мне проще или точнее сказать пассивнее в плане их тела, или, возможно, просто в данное время, находившиеся в меньшем контакте с собой, реагировали значительно медленнее. Рабство, конечно, является самым верным путем, посредством которого женщина может открыть свою женственность. Это своеобразный парадокс ошейника — свобода, которую женщина наконец испытывает в нахождении самой себя и становлении самой собой. Она видит, что она действительно женщина, не мужчина и не что-то ещё, и она никогда не будет полностью удовлетворена, пока она не найдёт свою внутреннюю правду, пока она не станет, если можно так выразиться, той кто она есть.

— Что будет с нами? — спросила меня блондинка, которая была последней кого я добавил к цепи.

Я поднял руку как для удара, и она испуганно отпрянула и съёжилась.

— Ты можешь попросить прощения, — намекнул я, встретившись взглядом с её распахнутыми, заплаканными глазами.

Я не стал бить её, по крайней, пока. В конце концов, она ещё оставалась свободной женщиной. В этот момент надсмотрщик, где-то впереди, снова взмахнул плетью. Похоже, этот звук вывел блондинку из ступора.

— Я прошу прощения! — вскрикнула она.

— Ты просишь прощения у кого? — уточнил я.

— Я прошу прощения, Господин! — исправилась женщина, и я опустил руку.

Я решил, что для неё было бы полезно привыкать к таким выражениям. Она по-прежнему стояла подняв руки, которыми она, как могла в наручниках, надеялась защититься от удар, который я был готов нанести, но не нанёс.

— Опусти руки, — приказал я.

— Да, Господин, — уже легче выговорила женщина.

— Выпрямись. Плечи назад.

— Да, Господин, — повторила она.

Я окинул её оценивающим взглядом. У этой красотки на тыльной стороне запястий росли крошечные тонкие рыжие волоски. Было видно, как эта тонкая позолота, лёгкой пылью покрывающая её руки скрывается под тёмным сомкнутым железом. Изгибы её фигуры не могли не радовать глаз. На мой взгляд, она должна была принести хорошую прибыль работорговцу. Блондинка, казалось, физически ощутила мой острый исследующий её взгляд. Она встала ещё прямее, став при этом ещё привлекательнее. Да, подумал я про себя, она начинает кое-что понимать. Несомненно, со временем она вполне преуспеет у рабского кольца мужчины. Плеть снова расколола воздух, на сей раз гораздо ближе. Надсмотрщик постепенно приближался к нам, останавливаясь то тут, то там. Другой человек, шедший рядом с ним, проверяя наручники и замки, усмехнулся и довольным голосом проговорил:

— Бусины, нанизанные на шнурок.

Это было прозрачным намёком на «ожерелье работорговца», как зачастую называют караван рабынь. Безусловно, женщины на этой цепи, поскольку они пока оставались просто свободными женщинами, были названы им со своеобразным юмором и в довольно невежливой манере, «бусинами» и не «бриллиантами». Однако мой опыт мне подсказывал, что не пройдёт и нескольких месяцев и те же самые женщины, должным образом прирученные, выдрессированные, обученные и приведённые в контакт с их самой глубинной и фундаментальной сущностью, точно так же, и тем же способом, как и другие рабыни, станут настоящими «бриллиантами».

— Пропустите неиспользованную цепь через караван, — велел надсмотрщик.

Дело в том, что у моих ног горкой осталась лежать цепь для которой не хватило «бусин». Вероятно, к каравану планировалось добавить ещё порядка сорока или даже пятидесяти женщин, но у Талены просто не хватило времени или желания. Мой напарник вытащил из-под кучи свободный конец цепи и пропустил его между рук блондинки и передал мне. Я подхватил его и, протянув вперёд, продел между рук следующей женщины. Так, с помощью ещё четырёх других стражников, протягивая цепь всё дальше и дальше, мы сложили остаток цепи вдвое распределив её вес равномерно среди примерно сорока замыкающих прекрасных «бусин» каравана. Таким образом никому из них особым бременем это не стало. В конце концов, не хотели же они, чтобы мы стали из-за них укорачивать цепь. Тем более, что она нам ещё должна понадобиться на следующий день. Караванные цепи, конечно, обычно регулируются по к числу женщин, которых следует поместить в него. Разумеется, при необходимости женщин можно просто поставить плотнее одну к другой. У работорговцев есть шутка, от которой, правда у иной свободной женщины волосы дыбом встать могут от дурных предчувствий, что на цепи всегда найдётся свободное место ещё для одной женщины.

Через несколько енов я вернулся на своё прежнее место в конце колонны. Раздался новый выстрел плети, и цепь начала движение. Однако блондинка, стоявшая последней, с поправкой на длину цепи, тронулась с места спустя, по крайней мере, ещё на два ена позднее.

Вероятно некоторым женщинам впереди стоило бы сообщить, что в караване первый шаг делается с левой ногой. Впрочем, позднее такие мелочи станут для них второй натурой.

Когда мы двигались от площади Тарнов, улицы казались словно вымершими. Те редкие люди, которые попадались нам по пути, казалось, совсем не заинтересовались караваном. Многие, из них и вовсе отводили взгляд. Теперь они уже практически ничего не могли поделать с этим. Фактически содержимое этого каравана больше к Ару никакого отношения не имело. Правда однажды нам встретились несколько мужчин в турианских одеждах, которые отойдя к стене и скрестив руки на груди с интересом рассматривали караван. Вот только взгляд у них очень был похож на оценивающий взгляд работорговцев. Дважды какие-то мальчишки выскочив из подворотни, накинулись на караван, высмеивая его пленниц, плюя в них и швыряя мелкими камнями. После того как сорванцов шуганул один из стражников, те умчались вперёд, даже на бегу успевая стегать женщин хворостинами. Уже, даже этим детям эти женщины не казались чем-то большим, чем простые рабыни.

Когда я продевал цепь сквозь руки Клаудии Тентиус Хинрабии, кстати, я не стал сообщать ей о том, что она была выбрана а качестве основного развлечения на предстоящем ужине, который будет дан Таленой из Ара, в зале Убара в Центральной Башне. Зачем? Она сама достаточно скоро узнает об этом.

— А я ещё помню, когда мужчины Ара, те, которых я видел на севере, ходили с гордо поднятой головой, — хмуро проворчал Марк.

Теперь люди в городе были подавлены, за исключением разве что некоторой части идеалистически настроенной молодежи, которая, казалось, даже гордилась его крушением.

— Я тоже, — вздохнул я.

Со дня входа в город Мирона Полемаркоса из Темоса прошло уже несколько месяцев. Систематический грабеж Ара не только продолжался, но кажется, только набирал обороты. Были организованы ещё несколько контрибуций женщинами, как свободными, так и рабынями. Работы по разрушению городских стен продолжались полным ходом.