Вода грязного светло-серого цвета, а, мол — темная полоса на фоне хмурого неба. Натыкаюсь на заграждения из колючей проволоки. Часовые у прохода в заграждении стоят неподвижно, как неживые. Галька шумно перекатывается под легкими ритмичными ударами волн.

Все как всегда: издали море выглядит неживым — словно заснувшее под тяжестью времени, однако у берега вода лениво шевелит всплесками волн: здесь не только видишь, как оно мерно дышит, но и отчетливо слышишь его дыхание.

У проволочной изгороди кайма из выброшенных волнами на берег водорослей и множества маленьких ракушек: отрыжка Атлантики.

На берегу лежит разбитый баркас. В левом борту зияет огромная дыра. Остается лишь гадать, что могло бы оставить такую дыру: похоже на ручную гранату.

Вдруг, как сумасшедшая залаяла зенитка. Снова самолет-разведчик. Он, кажется, весь окутан серыми облачками взрывов. Прижимаюсь к стене ангара, т. к. не хочу получить осколками снарядов по голове.

Пора присоединиться к своему сообществу. Военные корреспонденты разместились на какой-то вилле в Сен-Адрес. В этом местечке проживали новые богачи Великой Нации. По дороге туда на меня произвели неприятное впечатление фигуры французов, стоящих неподвижно лицом к морю. Воздушный налет? Прошу водителя остановиться и спрашиваю ближайшего ко мне француза, что это значит.

— Voila — les bateaux! — отвечает тот и бросает жест на запад.

И тут я тоже вижу несколько серо-голубых силуэтов перед расплывчатой береговой линией двигающихся один за другим. Целая армада! Английский флот. И вдруг меж нескольких кораблей возникают водяные столбы, высоко взметнувшиеся в небо. Из одного корабля поднимается черный чадящий дым. С левой стороны на корабли наплывает стена тумана.

— Вот панорама морского сражения! — бросаю водителю.

— Да… Такое не придумаешь! — отвечает тот.

Проезжаем по извилистой дороге, очень близко от обрывистого берега. Вооруженные карабинами часовые стоят перед отдельными виллами. Видно здесь размещаются высокие чины. На вывесках с названиями улиц размещены деревянные таблички с иероглифами сокращений: указатели проездов к штаб-квартирам.

Осматриваю местность с укрытыми от чужих глаз зенитными батареями и прожекторными установками, и замечаю еще одну, отдельно стоящую под плотной маскировочной сетью зенитную батарею. Палатки канониров укрыты настоящими веерными пальмами. Со стороны это выглядит довольно экзотично — словно балаган циркачей.

Ярко-белый маяк стоит на фоне неба, словно торчащий пенис. Подойдя ближе, замечаю на самом его верху солдата чистящего линзу. Может так статься, что огонь маяка пригодится какому-либо входящему в эти воды для прорыва блокады кораблю. Быть готовым ко всему — таково требование сегодняшнего дня!

Черные скалы обрамляют бухту с песчаным пляжем. Отлив. Узкие улочки ведут к небольшим поселениям у подножия меловых холмов. Во многих местах отступившее море освобождает золотистый песок. На мостках далеко выдвинутой в море причальной стенки установлены в аккуратном порядке огромные рыболовецкие машины, в которые при ловле сардин дополнительно устанавливаются сети.

Рядом лежат два огромных судна. Они раскрашены полосами словно зебры. Не думаю, что такая маскировка обманет противника. Имеются спецы по маскировочной раскраске, с усердием и морем краски делающими объекты еще более привлекающими глаз врага. Если в каком-то случае есть желание изменить хамелеонную окраску маскировки, то лучше уж на серо-стальной цвет: это особенно важно для кораблей в море.

Когда, наконец, мы находим виллу военных корреспондентов, я отпускаю водителя, приказывая ему доставить нашего проводника к месту его расположения.

— А где вы оставили Йордана? Он должен был прибыть сюда с вами…. — спрашивает меня вместо приветствия обер-лейтенант Греве.

— Он испарился — в Руане.

— Что значит — испарился?!

— Исчез без следа.

— В Руане?!

— Да, в Руане!

Обер-лейтенант Греве бросает на меня изумленный взгляд, а затем спрашивает: «Об этом уже знают в Париже?» — «Кто его знает! — отвечаю нагло, — Я в поводыри к Йордану не нанимался».

От смущения и неуверенности в своих действиях, обер-лейтенант громко хихикнул, а я невозмутимо продолжаю: «Может быть, он вынырнет здесь завтра». — «Может быть!» эхом повторяет Греве, придавая своим словам полный желчи смысл. А затем, будто очнувшись, произносит: «Так Вам, значит, одному придется сдерживать вероятную вторую высадку противника?» — «Да, здесь, у Луары». При этих словах обвожу простертой правой рукой большую карту на стене рядом с письменным столом.

— И в случае необходимости вы броситесь на злого врага?

— Так точно-с!

— … и сбросите его в море? — продолжает обер-лейтенант.

Пусть болтает! Решаю про себя. Но будь начеку! Много болтать опасно! К тому же я слишком мало знаю этого Греве.

— Раз Йордан испарился, вы можете взять с собой фоторепортера Вундерлиха — так сказать, взамен.

Тут уж я смолчал.

— Подумайте-ка над этим, — заканчивает он свою речь, предоставляя мне время для осмысления услышанного.

«На испуг берет!» — бормочу тихонько, т. к. этот чудаковатый господин Вундерлих тот, кого я вообще не хотел бы иметь своим спутником. Этого хвастуна я знаю слишком хорошо еще с учебных курсов в Глюкштадте. Этот Вундерлих нес на себе печать флотского шута горохового из-за своих сапог всмятку, потерявших форму брюк и сидящей вкривь и вкось фуражки. Он просто ноль. Надо здорово постараться, чтобы прослыть нулем. Нуль в спутниках.

— Это позабавит Вундерлиха!

— Будь я фотохудожник, ну, как Тео Матейко — и ad hoc мог бы работать, это было бы здорово, — отвечает Греве.

— Да, но мое искусство несколько другого рода. Прежде всего, я хочу заснять и накопить впечатления.… А так же, в конце концов, мне надо писать, для того, чтобы представить материалы в «Лейпцигер Иллюстрирте». Поэтому просто не перенесу рядом с собой такую стерву, как Вундерлих.

К моему удивлению, Греве удовлетворенно отвечает: «Ну, на нет и суда нет!» И, словно бы извиняясь, добавляет: «Это я предложил из-за отсутствия у нас бензина».

В здании роты пропаганды живет командир подлодки класса S. В ходе бомбежки он потерял свою подлодку, но скоро должен получить другую.

От него узнаю: в ходе операции вторжения, около двухсот союзнических тральщиков очистили проходы в наших минных полях. А затем союзники для защиты своих проходов установили свои мины. От налета штурмовой авиации десантные корабли защищались с помощью аэростатов заграждения. А, кроме того, в воздухе постоянно барражировали целые тучи истребителей. Чем ближе подходили десантные корабли к берегу, тем плотнее сбивались в кучу морские силы противника.

Обер-лейтенант укоризненным тоном произносит: «Они задействовали все, что может плавать. И при постоянном освещении! До самой зари они не гасят своих огней». И будто с одобрением добавляет: «То, что они затеяли — это здорово!»

Затем умолкает. Перед ним стоит бутылка и стакан. Неплохо бы тоже выпить пивца. Ну и бестолочь этот сухопутный моряк! Чертыхаюсь и иду в кладовку. Вернувшись, тут же слышу голос обер-лейтенанта, словно и не уходил: «Мы же теперь можем лишь выйти в море, попасть под их массированный огонь и смыться назад! А чтобы забить им гол — об этом не стоит и мечтать — во всяком случае, не такими силами….»

— Если бы кто-то понимал это… — отвечаю после некоторого раздумья. Командир поднимает плечи и тут же опускает их в недоумении:

— Это все совершенно непонятно. Хорошо, хоть погода не позволила им идти напролом…

Я понимаю, что он имеет в виду ночь Вторжения и добавляю:

— Такая Армада не могла бы подойти незамеченной!

— Все довольно таинственно. По-другому и сказать нельзя. Как умудрились проморгать такое предприятие — не возьму в толк! Имея такой богатый опыт и так пролететь… Конечно нас здорово обули…»

Это звучит как итог всему сказанному. Помолчав, обер-лейтенант добавляет: «Можно лишь гадать на погоду, да отливы с приливами, когда союзники захотят, а когда нет — И ОПРЕДЕЛЕННО НЕТ — высадиться на берег. Но ведь они-то ЭТО знают!»