Справа и слева от меня обсуждают новое чудо-оружие. Задаюсь вопросом: неужели из табакерки готов выскочить новый, более опасный черт-разрушитель? Никто ничего толком не знает. Одна похвальба. И все эти разговоры на уровне пустой болтовни.

Все время слышны слова: «Оружие возмездия». оружие перестало быть просто оружием, но стало оружием возмездия.

Мое представление о могучем военном роботе, который уклоняется от власти и контроля своего создателя и, действуя на свой страх и риск, опустошает и уничтожает все живое, добираясь, в конце концов, до своего создателя, боюсь, стало реальностью. Где-то в книге о войне Биндинга, имеется место, в котором на поле боя царит возмездие и абсурдность его в том, что возмездие порождает очередное возмездие и так до бесконечности. Черт его знает, где сейчас лежат все эти мои книги, если их миновало пламя какого-нибудь костра: весь мой гардероб со мной — пара нижнего белья, вторая рубашка, фотоаппарат да рисовальный набор. Omnia mea mecum porto.

В правом углу стоит длинный стол. Главный оратор сидит за ним спиной к окну, так что в падающем из окна свете довольно трудно разглядеть черты его лица: старый, проверенный фокус полицейских.

Рядом с ним сидит господин Кренц, с огромной нашивкой на рукаве тужурки, большей, чем у других присутствующих. Господин Кренц едва заметно двигается, и эти движения выглядят довольно молодцевато. Так же оттренирован и его стальной взгляд. Он пытается выглядеть дьявольски с помощью своих высокозадранных, завораживающих бровей, но залысины сводят его усилия на нет. Глубокие морщины от крыльев носа до уголков рта настолько резки, будто прорезаны резцом мастера. Словно роковые скобки соединяют они нос и рот в одно целое. На лице господина обер-лейтенанта Кренца так же нельзя ничего прочитать. Только одна поперечная черта на его лице — одна сплошная щель. Рядом с Кренцем сидят Шнейдер, чиновник администрации, яркий блондин Керпа и Виланд, олденбуржец с лицом, напоминающим медузу: скульптор, с осанкой героя-моряка, словно для Аллеи героев.

Некоторых из сидящих поодаль я не знаю: все новые лица. Бернингер сидит кроткий как овечка и скромный как никто другой за столом. Из-за того, что он постоянно поглядывает на свои часы Boulette, он выглядит так, будто каждый раз кротко опускает глаза.

Разговоры за столом под взглядом Бисмарка смолкают. Он желает сообщить нам, что сообщил командованию группы ВМФ Вест решительный протест против английских припевов в морских песнях Германского ВМФ. «Нельзя терпеть более этого издевательства, когда победоносные ВМС Германии поют английские тексты!»

В этот миг Йордан задает вопрос, на который Бисмарк едва ли рассчитывал: «А как же быть с морской формой для матросов?» Трафальгар — Копенгаген — Абукир … Он ведь слышал, что полосы на гюйсе за эти морские битвы предписаны адмиралом Нельсоном. А Нельсон ведь англичанин. Я чуть не поперхнулся от удивления, а Бисмарк так просто оцепенел. Йордан, наверное, спятил! Теперь то уж точно его отправят к праотцам. Так провоцировать начальника может человек, которому все до одного места.

Не успев придумать ничего нового, бросаюсь на помощь Йордану: «Наш галстук, а именно узел — это тоже английская традиция…».

Теперь уже все взоры устремлены на меня. Но Йордану я кажется, помог. Неужели эти идиоты так ничего и не поняли? Словно по принуждению, продолжаю в том же духе: «Если мне не изменяет память, черный платок, в знак скорби, был надет в день смерти Нельсона». Несколько человек выражают взглядами свое одобрение. Но Бисмарк этого не видит. Склонив голову, он демонстрирует блестящую, как Луна, лысину, с тем, чтобы не выдать как ему тяжело.

Пытаюсь поймать взгляд Йордана. Тот не моргнув глазом, выдерживает мой взгляд.

Какое-то время слышен лишь стук столовых приборов. Кажется, что Бисмарк сейчас взорвется! Но нет: он все еще не готов к отпору.

Наконец, Кренц пытается спасти ситуацию: «Господа офицеры! Воротники и узлы — да никакой гражданский не свяжет их с Нельсоном. Они ведь не говорят по-английски!» Его речь прерывается смехом: «Воротник не говорит по-английски! Ха-ха-ха!!!»

Было ли это действительно выручкой Бисмарку? Или очередным подхалимажем?

— Господа! Прошу внимания! — произносит, наконец, Бисмарк, — полагаю, что серьезность ситуации…

Я перестаю вслушиваться, в чем заключается серьезность ситуации, а погружаюсь в размышления: «Ну, кто первым начал нести весь этот вздор о песнях? Если бы эта чертова образина знал, что на самом деле поют на лодках, а иногда даже злобно горланят во всю глотку: швейцарские песни!

Вид этого сановника во главе нашего стола доставляет мне почти физическую боль. Бисмарк все же по сути своей настоящий надутый гунн! Я уже просто не в силах притворяться как он мне ненавистен. Дракон сидящий во мне готов ринуться на него.

Успокаиваю себя: внимание! Держи рот на замке! Чувствуй момент! Не становись на скользкую дорожку спора, на которой не удастся удержаться.

После еды подхожу к адъютанту: «Что еще планируется? Я не хотел бы задерживаться здесь надолго», — говоря это, ловлю себя на мысли: как ему удается выглядеть как с иголочки? Тот же с вызовом отвечает: «Я здесь не начальник! Вам предписано находиться здесь!» — «Но не до посинения же!» — «Это все, что я могу вам сказать!». Да, это в Берлине мне удавалось схитрить, а здесь сижу, словно на крючке. Человек предполагает, а Бисмарк располагает. У меня такое чувство, словно мчусь по замкнутому кругу: мой берлинский покровитель хотел отправить меня в безопасное место, а это чудище удерживает меня здесь в своей берлоге.

— А когда состоится церемония награждения Железным крестом?

— В 15 часов.

— И кто счастливчик на этот раз?

— Ефрейтор- артиллерист флота, Мёртельбауэр.

У меня чуть не вырывается «Ух ты, черт!», но лишь изображаю невинное удивление от услышанного. Старина Мёртельбауэр! Собственно говоря, его имя давно на слуху: о его бесстрашии перед врагами ходят легенды. С другой стороны, человек, носящий синюю форму как поношенную детскую одежонку, к сожалению, совсем не украшает ВМФ. военная форма ему претит, и он этого вовсе не скрывает.

Но вот как все обернулось — теперь уже к его большому удивлению. Что же касается геройских деяний Мёртельбауэра, то они менее всего являются доказательством его мужества и отваги, но в большей степени слепой удачи. О нем говорят, что он по-пиратски захватил город Нарвик: едва сошедши с эсминца на берег, тут же схватил свой мотоцикл с коляской, швырнул в него свой скарб и с шумом укатил, не думая ни о чем другом, как о том, чтобы добраться до высочайшей точки города и оттуда кинокамерой «обстреливать» всю бухту со стоящими на рейде эсминцами. Никто и не сомневался, что этот парень будет наверху.

На церемонию награждения собрались все, кто мог двигаться: авторы книг и художники-иллюстраторы, которые, наверное, целый год согласовывают и проталкивают свои проекты, сценаристы, корпящие в тиши своих кабинетов, драматурги, месяцами не могущие ничем толковым разродиться…

Парадная лошадь Бисмарка, «коллекционер значков», не присутствует на этом великолепном сборище. Единственный человек, которому прикрепили все до единого имеющиеся в ВМФ значки, утонул вместе с Гиппером. Ему как раз не хватало значка «За участие в битве боевых кораблей». Теперь лишь вдова порадуется всем его побрякушкам. Интересно, вручили ли ей этот его последний посмертный значок…?

Все идет по плану: присутствующие вновь построены — теперь уже прямо напротив конторы Бисмарка — в коридоре. Вновь в три шеренги, фуражки надвинуты на лбы. Лицо Мёртельбауэра сияет от удовольствия, а черные усища придают действительно пиратский вид.

Адъютант следит за построением. Затем зычно командует: «Смирно! Для встречи командира — равнение налево!» в тот же миг двери кабинета Бисмарка распахиваются, да так, что стекло в них дребезжит, и он, словно черт из табакерки, появляется в проеме дверей. Адъютант рапортует: «Пропагандистский Отдел ВМФ «Вест» для церемонии награждения Железным крестом — построен!»