Когда я сам — на голове нарядная бескозырка с развевающимися ленточками, а в руке ящик для рисования — регулярно заезжал в Париж, то добирался коротким путем. Иногда доводилось ехать и в гражданской одежде, но всегда выбирал короткий путь.
Через некоторое время оказываемся за Trocadero. Каждый дом здесь имеет настоящий палисадник. Форзиции уже отцвели. На авеню Jean Chiappe, которое да капитуляции называлось авеню Henri Martin, пенное буйство каштановых свечей и мы едем, словно в ущелье освещенном ими. За высоченными решетчатыми оградами цветут магнолии. На них такое количество тюльпановидных цветов, что едва ли можно рассмотреть темные ветви: кажется, цветы парят в воздухе.
Наконец останавливаемся перед зданием нашего Отдела. Волны запаха из палисадников смешиваются и захлестывают чудным дурманом. Не спешу выходить, и это заставляет Дангля удивляться. А мне просто не по себе от предстоящей встречи с парнями, сидящими в своих расчудесных кабинетах и старательно отлынивающими от любой командировки. Но более всего страшит встреча с Бисмарком. Повезло еще, что он укатил куда-то на выходные. Если бы я мог поехать вечером еще дальше! Но без доклада Бисмарку это невозможно.
— Багаж отправить в нашу гостиницу, господин лейтенант? — интересуется Дангль.
— Оставьте его в караулке! — бросаю кратко. Ну, а теперь повеселимся! — бормочу себе под нос.
Часовой салютует. Ответное приветствие, дружеская улыбка и вверх по лестнице пышно украшенной ковровыми дорожками, лежащими на ступенях. Каждый раз, бывая здесь, восхищаюсь: рассеянный свет падает из очень высоких, богато украшенных цветным причудливым орнаментом окон с изображением мифологических сцен.
Изваянные из песчаника раковины далеко выдаются из стен. Эта роскошь напоказ буквально подавляет любого зашедшего сюда.
Адъютант располагается рядом с кабинетом шефа. Резко стучу в дверь и резко распахиваю ее: здесь царит чисто военный дух. Затем немного неуклюже, даже небрежно, словно все это действо происходит на сцене, докладываю о прибытии. Мне всегда действует на нервы этот адъютант, мой ровесник с молочно-белым лицом. Тем не менее, принуждаю себя дружелюбно улыбнуться ему, как старому знакомому.
Он вежливо объясняет мне, почему Бисмарк «выехал на выходные». Если бы всегда адъютант оставался таким же милым малым! Этот, например, ведет себя так, словно во всяком деле должен имитировать своего господина и хозяина — демонстрируя такую же манеру держать себя кичливо и заносчиво. Сегодня эта манера как никогда лучше подходит его прыщавому лицу. Мне хорошо известно, что он не осмеливается сойти на «грешную землю» из страха, что какие-нибудь «бабочки» смогут его сцапать и слопать, заразив в конце-концов сифилисом. Над ним уже давно подтрунивали, желая выяснить, куда же он девает свое немалое жалование.
Адъютант продолжает что-то долдонить, я же выхожу на узенький балкончик. У меня захватывает дух от открывшегося великолепия: подо мной раскинулось буйное море цветущих каштанов. Еще никогда ранее не имел я такой возможности наблюдать цветение каштанов сверху, а лишь стоящие в зелени свечи их цветов. Здесь же пенистое море цветов, вздымающееся розовым валом в лучах красного солнца, освещающего фронтоны домов. Адъютант интересуется, не голоден ли я. Он попросит стюарда принести обед в кают-компанию.
Кто-бы мог подумать! Перегнувшись через кованые перила балкона, вижу Эйфелеву башню. Раньше, как только заходил разговор о красоте в технике, я всегда вспоминал Эйфелеву башню и «Голубое чудо» — мост через Эльбу у Лошвица, по которому мы катались на велосипедах, когда хотели попасть в замок Пильниц.
Надо признать, господин Бисмарк присмотрел отличное место: дворец у дворца. Великолепная улица, расположившаяся между каштанами так широка, что напоминает скорее ипподром, нежели обычную улицу.
Еще раз узнаю, что в понедельник все пойдет, как запланировано, а также: «С базы прибывает много ваших товарищей…».
Все это адъютант говорит мне в спину, т. к. я все еще зачаровано стою на балконе. Но вот он говорит: «А что касается вас» — и эти слова произносятся таким тоном, что меня будто ударом разворачивает на месте, — «шеф хочет вас обязательно увидеть. Вам придется в любом случае остаться.»
На меня буквально накатывает волна страха, а мысли, словно пулеметные строки, мелькают с быстротой молнии: что кроется за этими его словами? Что им уже известно? Уведомлен ли Отдел, так сказать, по служебной линии? Можно бы, небрежно так, осведомиться у адъютанта, да лучше промолчать, не показывая своего волнения.
Как можно увереннее отвечаю: «Отлично! Тогда мне надо занять себя чем-то до понедельника». — «Кстати, у нас теперь новое расписание в метро», говорит адъютант. Я весь внимание и он продолжает: «Метро не работает с 11 до 15 часов. Также не работает и с 11 вечера».
Значит надо как-то устраиваться. Но меня мучает один вопрос: Надо бы позвонить Старику, но можно ли звонить отсюда, не будучи подслушанным?
Если просто сказать адъютанту, что мне надо позвонить в Брест, т. к. меня туда-то и направил Берлин, то можно гарантировать, что в этом случае будут прослушивать каждое мое слово. Значит надо попытаться сделать это без «высочайшего» позволения, но напрямую через коммутатор. В это время за телефоном там сидит унтер-офицер, который кажется простым парнем, и, кроме того, там же сидит и водитель и оба болтают о чем-то своем. Должно получиться, если только связь будет нормальная и мне не придется орать во всю глотку. Иначе, они прекратят свою болтовню, и будут прислушиваться к моему разговору.
Просто вихрь мыслей пронесся в голове за какой-то миг! Оставлю-ка я все это да завтра, тогда все и проясниться. Адъютант, скорее всего, ответил бы, что его это не касается.
— Прежде всего, надо перекусить, — обращаюсь к нему. Конечно, лучше было бы переговорить с Бисмарком сегодня или завтра, но ничего не поделаешь. Надо использовать свободное время для моей работы.
В кают-компании, как они называют столовую, один за длинным столом, выбираю место между высоченными гобеленами, закрывающими стены. Этот дворец, полный роскошного великолепия, чистое безумие. Сижу и жду, что стюард — здесь фактически нет матросов в качестве разносчиков пищи, а работают гражданские стюарды. Как на некоторых военных кораблях — принесет мой заказ.
Мне тяжело. В глубине души у меня, до встречи с адъютантом, теплилась надежда, что мне удастся довольно быстро убраться из Парижа. Но с момента разговора с ним, меня все больше и больше заполняют мысли о Симоне. И обо мне.
Так вот сижу и размышляю. Здесь, среди всех этих «придворных» лизоблюдов нет никого, кому я мог бы довериться: одни лишь озабоченные своей судьбой, да завистники! Завистники — по-французски: «jaloux». Но это слишком красивое определение для всех этих задниц. Раньше я даже радовался существительному «jalousie». «Опустите-ка жалюзи в спальне», — слышал я крик бабушки, — «Солнце светит прямо в комнату!». Бабушка часто использовала это слово, но я и не подозревал, что оно означает в своем втором значении.
Ничего не поделаешь: придется изображать из себя такого же «своего» парня. Не выпячиваться. Оставаться в роли человека устроившегося в жизни по протекции. Выдвинуть все антенны — прозондировать окружающую атмосферу, показать всем видом, что очень дорожу вниманием адъютанта.
Жую и глотаю пищу как автомат, и лишь через пару минут замечаю, что пью чай вместо ожидаемого кофе.
«Не будь слишком толстокожим! — смеюсь сам над собой. — Всего-то в твоих ушах звучат интонации голоса адъютанта, и звучат не так, как ты ожидал — а ты уже готов наложить в штаны!» Шагая со своим саквояжем в гостиницу Отдела, удивляюсь тому, что в такой великолепной местности располагается такая гостиница: все устроено точно так, как и представляешь должно быть в столице Франции. Но все это vieux jeu. Везде по лестницам портреты и воланы. Широкие дубовые лестницы и ярко расцвеченные ковры на них чуть не до крыши. Все буквально пропитано пылью. Хотя все выглядит очень красиво и уютно в этаком старом стиле, внутри меня точит какой-то червячок недоверия к этому «отелю»: здесь царит большое оживление, особенно по ночам: даже в крошечных номерах установлены биде. И отель этот полон круглый год: все 365 дней, через тонкие стены доносится шум из соседних номеров.
