И уж для полной безопасности посылаю еще одну подобную телеграмму — со слегка измененным текстом, но Хельга должна в любом случае понять из ее содержания: о чемоданах на чердаке я не хочу прямо говорить, но она конечно же о них знает и сразу поймет: «ВХОДЯЩАЯ: Укрыть важные военные пропагандистские материалы по подлодкам. ПРАВО ХРАНЕНИЯ: телефон 3-25-58, Х.Шуман. Все материалы в чемоданах укрыть в Вашем бомбоубежище — точка — имеющиеся пленки будут использоваться для книги о подлодках».

Фельдфебель взял оба листка и заверил меня, что как можно быстрее отправит их по на-значению.

Фу. Дело сделано! Теперь они заявятся и обыщут мою комнатушку. А уж обыскать квартиру Хельги у них ума не хватит! Отлично сработано! Всегда нужно иметь ясную голову!

Однако уже на выходе меня охватывает сомнение: правильно ли я поступил? Можно ли в таком деле положиться на этого фельдфебеля? Не бежит ли он в эту самую минуту к своему начальнику и показывает ему текст моих телеграмм? А что подумают в Генштабе в Мюнхене?

Мне становится дурно: я втянул себя в довольно рискованное дело. Молюсь лишь о том, что ничего более ужасного не произойдет, и я никому не принесу горя. Кроме того, стоять здесь и ждать, а еще хуже того: контролировать ход моих телеграмм, могло бы мне лишь навредить. Проявленное в любой форме беспокойство или озабоченность могут разбудить чьи-то подозрения. Значит, не остается ничего другого как быстренько убраться отсюда.

Ноги несут меня прочь, не давая сообразить: куда теперь? Словно контуженый бреду в сторону канала, а затем, безо всякой цели, на какую-то улицу.

Если бы удалось задуманное! Если бы все получалось, как хочется! Я уже не в силах за-ставить себя думать о чем-то другом.

Задумавшись, забредаю на какую-то задымленную улицу. Укутанные с ног до головы, безликие фигуры, словно призраки, тащатся и то выплывают, то пропадают в белесой дымке. Несколько бойцов, внезапно встретив меня в дымке, быстрыми движениями отдают честь и опять ныряют в дымовую завесу.

Услышав за спиной стук каблуков, невольно убыстряю шаг. Ну, не могли же ОНИ так быстро взять мой след? Спокойно! Только не дрейфь! В помещении телеграфа я несколько раз предъявлял свои документы и конечно же полное название моих ведомств. А как бы я мог по-ступить иначе?

Из горла рвется скребущий кашель. Лучше бы я остался у канала. Воздух там был все же получше.

Вернуться к каналу? Или шлепать, кашляя дальше? Вообще-то куда я иду? Что это за улица? Улица? Теперь это уже не улица: повсюду, за очисткой прохода от куч мусора и щебня копошатся люди. У большинства на лицах повязаны платки, закрывающие рот и нос. Среди развалин тут и там торчат в диком беспорядке остатки мебели, ковров и дорожек, напоминая баррикады из фильмов о гражданской войне. Из распоротых подушек вылетает пух, и словно снежинки покрывает окружающее пространство. Справа и слева горят дома, но всем, кажется, на них глубоко плевать. Дома обречены сгореть дотла, но ведь тогда людям и укрыться будет негде.

Люди с платками на лицах похожи на грабителей поездов из вестернов. Призрачные фигуры взбираются на щебеночные насыпи и что-то деловито копают там. Неужели кто-то сумел выжить под этими горящими развалинами?

Была бы у них хоть какая-то землеройная техника! А так лишь пожарные да саперы со своими ломами да лопатами. Да и откуда взять теперь эту технику?

Прибавляю шаг. Так куда же пойти? Чего ради я удаляюсь от ОКВ, словно за мной по пятам следуют шпики? Решительно мне надо к Масленку! Но не просто развернуться и рвануть отсюда, а очень медленно, задумчиво остановиться, слегка приподнять правую руку, так, будто в недоумении хочу почесать лоб, затем на полпути к цели остановить ее и всем видом изобразить: «Ах ты, Господи! Ну, как же это я забыл!» А вот после этого решительно развернуться и зашагать торопливо прочь. Все это проделываю так, словно за мной кто-то наблюдает — хотя всем решительно наплевать на меня.

Подозревается в шпионаже! Подозревается в пособничестве шпионам — такие формулировки мне «нравятся». У меня слишком много завистников только и ждущих чего-либо в этом роде. И уж если они почуют нечто подобное, то уж всей сворой заявятся на мои похороны.

Чувствую себя так, будто внезапно оказался голым и беззащитным среди ледового поля. Пьеса моей жизни развивалась слишком долго по благополучному сценарию. А тем временем моя способность к мимикрии исчезла, я же этого даже не заметил.

Надо как можно быстрее вырваться из Берлина! И в то же время безо всякой спешки. Действовать тупо, флегматично, дубово. Утром в самолет и в Париж, а оттуда как можно быстрее во флотилию…. А может Масленок отправит меня сразу в Брест? Пока все говорит в пользу такого его решения. Но что ждет меня в Бресте?

— В Берлине все улажено, — говорит мне Масленок в своем кабинете. — Еще мы позаботимся, чтобы ваше издательство получило разрешение на бумагу. Приказ на ваш выезд и командировочное предписание будут готовы утром. Приходите часам к десяти, а потом отправитесь на аэродром. О месте в самолете и бронировании купе в поезде на Париж мы уже побеспокоились.

Остаюсь сидеть в кабинете. Бумаги, которые ему принес на подпись какой-то унтер-офицер, очевидно, не терпят отлагательств….

Какой пункт назначения указан в моей командировке, Брест или Ла Боль, Масленок еще не сказал. В голове звенит одна фраза: «Человек предполагает, да Господь определяет!» мне и раньше казалось, что все будет хорошо.

Я так хочу в Брест! Но Масленок мог и сам сообразить направить меня туда. Ведь только в Бресте я смогу найти следы Симоны. Понимаю, что, наверное, тронулся умом, но страстно ХОЧУ знать, что случилось. А это я могу узнать только от Старика. Трудности такого разговора меня не смущают.

— У вас ведь очень хорошие отношения с вашим бывшим командиром? — произносит Масленок, наконец-то оторвавшись от лежащих перед ним бумаг, при этих словах с хитринкой смотря мне в глаза.

— В Брест? — запинаясь, выпаливаю вопрос. И тут же беру себя в руки: напускаю на лицо полное равнодушие: все по правилам сценической игры. Успокаиваюсь. Изображаю полную покорность и смирение с необходимостью поездки в Брест. Было бы довольно большой ошибкой изобразить сейчас охватившую меня радость. Значит — в Брест! Будь я трижды проклят!

— Мы хотим, чтобы вы как можно быстрее оказались на месте событий, а в целом, вам будет легче работать в Бресте над своей новой книгой. Было бы не очень хорошо ехать в сегодняшней ситуации в Ла Боль.

Что это он подразумевает под «сегодняшней ситуацией»?

— Так точно, господин капитан! — выпаливаю на одном дыхании, и тут же отваживаюсь задать вопрос: — А мои рабочие материалы? У меня же почти все осталось в Ла Боле. Много наработок….

— Об этом вам надо думать в последнюю очередь. Мы можем отправить транспорт отсюда. — Масленок одаривает меня улыбкой, такой яркой, словно с рекламного проспекта. Немая сцена. Он, конечно же, ожидает от меня реакции на свои слова, но я словно улитка глубже забираюсь в свою раковину. Может здесь снова что-то «не так»? Лучше всего — ноги в руки и вон отсюда!

Так, изобразим солдатика: — Благодарю нижайше, господин капитан! — точно выдержанным тоном, а в завершение — руки по швам, легкий наклон головы. Сидя за столом Масленок, вальяжно протягивает свою клешню, и как просоленный морями морской волк, басом, которого нет, пытается произнести: «Попутного ветра! Хотя полагаю, мы скоро увидимся». И уже на пороге меня догоняют его слова: — В следующий раз опять привезите французский коньяк. Вам прекрасно удалась роль маркитанта! — В его словах сквозит легкое смущение. Вот уж не подумал бы, что ему это свойственно! Не глядя, киваю дважды головой — словно школьник, которому разъясняют необходимость чистить зубы после еды. Затем принимаю стойку «Смирно», ладонь к козырьку фуражки и легкий прищелк каблуков.

Но конца представления все еще не видно! Масленок мягко произносит: — По крайней мере, вы увидели, как МЫ здесь живем. Мысленно добавляю: — Потому и нужен нам хороший коньяк! Вслух же говорю: — Так точно, господин капитан! Это очевидно! И опять стойку, руку к козырьку, щелчок каблуков и наконец-то я в коридоре, где могу себе сказать: — Бегом в гостиницу и смыть с себя всю эту грязь и пот!