Куда ее занесло, эту свинью, Симону? Я еще не узнал, где содержатся арестованные французы. Скорее всего, в Париже. Те, кто дергает за веревочки, вероятнее всего сидят в Париже. В конце концов, жить там получше. Ладно, хорошо, что завтра я вылетаю в Париж. А там? Как дальше вести себя? Если уж Масленок имеет всю картину того, что произошло, то значит, об аресте Симоны известия дошли до Бисмарка. Бог его знает, что еще должно произойти.

Навстречу нам движется группа офицеров, в отлично сшитой и ладно сидящей новенькой форме. А как молодцевато идут: словно на строевом плацу в Глюкштадте. И это четкое приветствие в движении с прикладыванием ладони к фуражке! Так называлось это строевое упражнение и его отработка до самого обеда.

Что за нелепая постановка: оперетка на перекрестке. Начищенные сапоги, галифе со вставками на заднице из тонкой кожи и болтающиеся на перевязи в такт шагам кортики — все это превращает бравых офицеров в гомиков. Дополняют это впечатление и слишком высоко задранные тульи фуражек. Давно подозреваю, что и Масленок относится к этой категории. Его полное достоинства движение по этой улице — приветствия и ответы на приветствия и при этом тонкая улыбка — все это действует мне на нервы. Но может быть, я просто ошибаюсь в этом человеке?

Значит, фактически, Симона — шпионка? Но почему же она тогда прицепилась ко мне? Ведь я простой лейтенант. Был ли в этом весь ее расчет? Может быть, у Симоны был план двигаться в своей карьере по ступенькам? А может, она убедила себя, что ее выход сразу на какого-нибудь командира, особенно обладающего разными секретами, станет ее провалом? Или она в своей хитрой расчетливости решила, что у меня больше перспектив, чем у обычного офицера-подводника? внезапно замечаю, что, как и всякий человек, говорящий сам с собой, делаю непроизвольные жесты рукой, в подкрепление своих мыслей. Возможно, Масленок не увидел эту ужасную жестикуляцию?

Называется, вывернулся! Баран! Теперь и я стал жертвой этого лозунга: «Тише! Враг вездесущ!» Постой-ка. А кто сказал, что Симона шпионка?

Что сегодня за день? Если не ошибаюсь — 2 июня. Небо закрыто облаками. Хотя налеты совершаются в любую погоду. Так, шагая позади капитана, вдруг осознаю, что время от времени погладываю на небо, словно охотничья собака, вынюхивая дичь. И в то же время думаю о Старике: Старик ведь точно так принюхивался в ситуациях, которые были для него не совсем приятны. Лишний раз я убедился в этом во время налета на Сен-Назер: там он все время втягивал голову в плечи и бросал косые взгляды в небо. «Мне это совсем не нравится!» то и дело срыва-лось с его губ. каждый раз это звучало так, словно он обладал звериным чутьем.

Симона арестована. Зуркамп арестован. Царь Петр был единственной моей опорой. К кому теперь я могу обратиться?

К тете Хильде в Лейпциге? Надо бы ей позвонить…. Но говорить по телефону в открытую? К кому еще? Венц мертва. Шварц мертва…. Все кончено, все разрушено.

С трудом нахожу среди разрушений тропинку вдоль канала. И внезапно, среди всего этого безобразия вижу, что уже зацвели каштаны. Каштановые свечи на каждой ветке! Их цветение — это смесь красного и белого. И тут на меня нахлынули воспоминания о Елисейских полях. Но там еще была тонкая радужная вуаль из разлетающихся верх и в стороны водяных струй фонтанов: именно так я нарисовал то место, но подвергся критике со стороны Лео: «Цветение каштанов и фонтаны — в эти-то времена!»

Вдруг сердце сжимается от увиденного: между каштановых свечей горит багрово-красный цветок. Это пламя! Я уже устал от всех этих зловещих сочетаний: красные цветы и алое пламя! надо взять себя в руки, если не хочу разрыдаться.

В этот миг Масленок резко прерывает мои размышления: «Вы не слишком дисциплинированы!»

Что за чепуху несет этот щеголь! Но вслух произношу, как автомат: «Прошу прощения, гос-подин капитан!»

Масленок примирительно бормочет, придав лицу озабоченный вид: «Что с вами на самом деле происходит?»

Со мной? Происходит? Запинаясь, отвечаю: «Ничего, господин капитан!» — «Ну, я бы так не сказал! — Масленок добавляет немного веселее. — Мы здесь все очень верим в вашу работу. Но вы кажетесь очень рассеянным.»

Мне надо бы соврать ему как можно убедительнее; для того, чтобы помириться. Конечно, ни слова о Симоне и Старике. Ладно, начнем:

— Меня гложет мысль о Кэмпбеллтауне, эсминце, с помощью которого наши друзья с той стороны, в 1942 году протаранили ворота нормандского шлюза в Сен-Назере, господин капитан! Уже давно хотел написать об этом захватывающую историю!»

Снова ладонь к козырьку! Снова, снова и снова! А теперь уже навстречу топает целый полк старших офицеров, и я держу будто приклеенную руку у козырька фуражки.

В эту секунду задается вой сирен. Посмотрим, злорадствую в душе, что теперь предпримет Масленок. Под его конторой наверняка находится первоклассное бомбоубежище. Но мы вовсе не там, а здесь, почти у самой Шпрее с ее черными водами. Темно-серые, вызывающие уважение здания ОКМ слева, мы уже оставили за спиной. Осталось совсем недалеко до большого моста.

— Немного дальше, по ходу нашего движения находится хороший бункер. Самолеты пока еще на подлете, и у нас достаточно времени, чтобы добраться туда. — голос Масленка прерывает ход моих мыслей. — Хотя, рановато для налета.

Удивительно, как Масленок пытается казаться хладнокровным, — мелькает мысль. При этом, наверное, истекает холодным потом от страха.

Быстрым шагом мимо нас проходят два генерала. Я уже позволяю себе идти в этот момент медленнее, чем Масленок.

— Куда эти-то спешат? — задаю вопрос и стараюсь добавить уверенности в голос.

— На Бендлерштрассе тоже есть убежище. Но это, под зданием Дома Германского Интуризма лучше, только не все об этом знают.

Женщина в паническом страхе толкает перед собой детскую коляску. Проходим мимо стоящего неподвижно автомобиля. И тут, сверху доносится органное гудение, и оно, ширясь, накрывает город.

Не имею никакого представления, сколько еще топать до убежища, к которому мы так стремимся. Знаю лишь одно: у нас не так уж много времени осталось. Улица будто вымерла.

Доносятся отрывистые дробные звуки: это стреляют легкие зенитки. Наверное, в этот раз налет совершают штурмовики.

Слава Богу, вот и убежище, к которому мы так стремились, под этим большим зданием. Теперь вниз по лестнице, толстая переборка, звук закрывающейся кремальеры. Видно, мы последние.

Как говорится: фактически современное, добротно выстроенное бомбоубежище! Бетонные стены побелены, стальные балки аккуратно окрашены суриком. Сочетание белого и красной киновари: сделано со вкусом! Дополняют всю эту красоту кроваво-красные ведра по углам, с тщательно нарисованными белой краской по шаблону цифрами на боках и один огнетушитель, больше похожий на детскую брызгалку. У стены ящик с песком и две кирки. Здесь же табурет с ножками, скрепленными косыми распорками, несколько аккуратных канцелярских стульев и даже старое деревянное кресло-качалка. Несколько столов. Из грубых еловых досок. Но это все же лучше, чем ничего. На одном лежит газета «Фолькише Беобахтер». По стенам — серые ящики с большими висячими замками на них. К задней стене прикреплены две лопаты и два багра. Бетонированный пол покрыт стареньким линолеумом. На потолке толстая, окрашенная в белое труба. И никакого хлама, никаких загородок — просто безупречный офицерский погребок, без паутины и падающих на голову капель воды. Вода, вне всякого сомнения, была бы вредна для этого помещения.

Осматриваю дверь убежища. Она имеет двойной запор. В двери также два небольших, зарешеченных круглых сквозных оконца. Исследую стены и потолок: не вижу никаких следов вентиляции, и мне это совсем не нравится.

Я уже стал докой по бомбоубежищам. Например, хорошо знаю, какая должна быть разница между хорошим и плохим убежищем. Если бы можно было, то с удовольствием тут бы и остался. На вскидку, все выглядит довольно прилично. Утешаю себя еще и тем, что надо мной 5 или 6 этажей. А может и больше…. Значит, сначала рухнут они.