По пути встречаем вахмистра, который, кажется в курсе событий. Он объясняет:

— Вам надо добраться до Вальхалла-аллеи, господин лейтенант. Затем на запад к мосту Небелунгов.

— А где вокзал?

— На юге. На другой стороне старого города.

Боже милосердный! О пешем марше я не думал, не гадал, когда добывал себе купе в Берлине. Вахмистр, узнав о моих трудностях, говорит:

— Подождите здесь, господин лейтенант! Я позабочусь о повозке.

И вот сижу со своими семью узлами, словно последний беженец, грязный по самые уши, но с фотоаппаратом на груди. Если повезет, то у меня будут фотографии атаки истребителей на поезд. Фото для чердака, но не для ОКВ.

Снова возвращаюсь мыслями к «фазану»: такую ярость, как я получил от этого парня, я еще никогда не имел. И нужно же было ему попасть ко мне в купе! Черт возьми! Я уже слишком много повидал. И если бы такая свинья стала выпендриваться перед нами в кают-компании флотилии, а мы, усевшись на мягкие, приятные стулья слушали бы его выпендреж, то я, скорее всего лишь скалился бы в ответ на все его выходки и с усмешкой смотрел, как красная нарукавная повязка с черной свастикой в белом кругу извивалась бы от резких жестов этой лживой свиньи.

Мне хочется жадно хватать ртом воздух. Мысли несутся как мустанги: а ведь я желал, да, желал хладнокровно застрелить этого парня. Скорее нет, не хладнокровно, а с издевательской усмешкой выпустить весь магазин ему в брюхо. За меня это сделали Томми. Так что все улажено.

В Мюнхен не пробраться. Все дороги разбиты. Бог знает, когда возобновится движение. Я так близок к цели своего пути, а между тем уже темнеет. Хочется есть. И пить. Взгромоздив весь свой багаж на перрон, приказываю одному из солдат присмотреть за ним. У кухни Красного Креста получаю миску горохового супа и краюху хлеба. Также беру и стакан травяного чаю.

Начальник вокзала совершенно не уверен, что я смогу продолжить сегодня свой путь. Но его вдруг осеняет: можно отправить меня в Ингольштадт. Так, конечно я попаду не очень близко к Мюнхену, но из Ингольштадта, я это точно знаю, ночью, где-то в 2 часа, отправляется поезд в Аугсбург, а уж от Аугсбурга я доберусь до Пасинга.

Веселенькая перспектива. Становится страшно при мысли, что придется терпеливо ждать часов шесть, а то и больше, у своего багажа. Чувствую себя преотвратно и проклинаю тяжелое барахло. Дикая идея, чистое безумие! В такие времена нужно ездить лишь с портфелем и то не на поезде!

Ну, что же, вещи перенесем к начальнику вокзала либо в Красный крест. И тогда у меня выдастся свободное время осмотреть окрестности: я еще никогда не был в Регенсбурге.

Начальник вокзала заверяет, что у меня будет свободное время аж до полуночи. Он кажется очень довольным тем, что к нему кого-то занесло, с кем он может поговорить. Он взволнован, т. к. все еще не может отойти от нападения истребителей на поезд. Поскольку ему так и хочется показать свою осведомленность в происшедшем, то он несет полнейшую чепуху и уже в третий раз повторяет: «Это было, скажу я вам, господин лейтенант, уже чересчур!» также узнаю, что менее чем за год он пережил уже один «ну очень сильный воздушный налет» на Регенсбург.

— Ну нам и досталось же тогда — и все из-за Мессершмитта…

— Здесь, в Регенсбурге?

— Да. Вы не поверите, господин лейтенант, что здесь творилось! Здесь ведь строились Мессершмитты. Наши Ме-109. заняты были тысячи людей…. Вам я могу откровенно сказать: Ме 262 — ну, реактивный истребитель, здесь тоже строится, а именно его фюзеляжи. Тогда те, наверху думали, что никакие бомбардировщики сюда не доберутся, а потому и не создали никакой противовоздушной обороны. А результат? Более 400 убитых. Люди как раз были на обеде.

— На обеде?

— Да, на заводе. Понимаете, это был дневной авианалет, и по совершенно новому плану….

Мало-помалу меня начинает все больше занимать это описание.

— Они летели точно на цель, словно их кто-то вел, а затем не улетели назад, а полетели дальше в направлении Мюнхена, точнее говоря, мимо поясов обороны на юг, в Италию. Этакий челночный налет. Говорили, что они тогда из Англии через Регенсбург летели в Африку: 146 четырехмоторных самолетов-бомбардировщиков!

Никогда не слышал ничего подобного! — прерываю речь начальника вокзала.

— Вам не стоит удивляться. В сообщении Вермахта об этом ни словом не упоминалось. Вот, кстати, господин лейтенант, если интересуетесь, я вырезал это из газеты. Обратите внимание: заметка от 19 августа, а налет был 17. Прочтите-ка!

Аккуратно вырезанная статья бережно передается мне в руки:

«Вражеская банда, налетевшая вчера на юг Германии, потеряла, по подтвержденным данным, 51 четырехмоторный самолет-бомбардировщик и 5 истребителей сопровождения. В двух южно-германских городах имеются убитые и раненные среди мирного населения».

— Интересно, а другие южно-германские города? — невольно вырывается у меня.

— Свинство! Вот так солгали без сучка и задоринки! Теперь вы знаете как все обстояло на самом деле.

Сижу неподвижно и думаю: «А что же я знал и знаю об этом? Что можно знать, если все пропитано ложью, и только ложью. Ложь до тошноты. Только полные идиоты верят всему, что пишет Вермахт в своих сообщениях.

Очевидно, что маршалы ВВС союзников знали цели наверняка. У нас же эти налеты названы «террористическими налетами». Доктор Геббельс, «Рупор победы» — по меньшей мере, мне известно теперь, как все это выглядит при близком рассмотрении.

— Хочу пробежаться, я имею в виду, до отхода поезда посетить Ингольштадт. — обращаюсь к собеседнику.

— Вам это не доставит удовольствия, господин лейтенант — сейчас все закрыто.

— Я хотел просто размять ноги после долгого сидения в поезде.

— Тогда желаю успеха, господин лейтенант. Вы не заблудитесь. А у меня еще дежурство…

На перроне, в полутьме, вижу группу солдат, которые вповалку лежат на своих вещах — словно валуны около Бац-сур-Мэр, когда наступает отлив. Вновь выхожу к Дунаю. Чернильно-грязная вода катит свои волны в сгустившуюся тьму. «Пав на берегу Дуная, я умер в Польше. Где-то, когда-то — захватит и меня …». Вот был бы фокус, если бы эти бритты чуть лучше прицелились и попали бы в тот вагон, под которым я лежал!

Издалека до меня доносится гудение самолетов. Или мне это уже мерещится? Да нет! гудение усиливается и стихает вновь. Оно слабое, но интенсивное, словно принадлежит всему воздуху. Я не просто слышу это гудение, но буквально вдыхаю его.

Должно быть, летит довольно много машин. Я стою, и густое гудение охватывает меня. 10000 метров! Успокаиваю себя. Они летят наверняка на высоте 10000 метров! Но могут ли вообще эти летающие крепости подняться до такой высоты? Даже 6000 метров — это слишком для прицельного бомбометания. Надо бы спросить у зенитчиков.

Нигде никого. Ни машин, ни людей. Ничего и никого. Регенсбург мертв как Помпеи. Думаю о домах, в которых сейчас сидят люди. Вдруг слышу хлопанье дверей и громкие крики: «Выключите свет! Предатели!»

Полная темнота: здесь, в Регенсбурге органы ПВО строго соблюдают правила светомаскировки.

Справа, за какими-то ставнями слышится шум. Очевидно, какая-то пивнушка, которая все еще открыта. И в тот же миг ощущаю сильную жажду. Но если я сейчас открою дверь и заявлюсь внутрь — с золотом на фуражке, золотым кортиком на бедре — эти пьянчуги могут принять меня за какое-нибудь неземное существо….

Фактически я еще никогда не был в Регенсбурге. Когда, я спускался вниз по Дунаю, совершенно один, до Черного моря, то на своей лодке добрался до Пассау. В то время я не смог добраться в Босфор, т. к. уже шла война. Что мне оставалось делать? Я тогда здорово расстроился.

Внезапно вздрагиваю от разрывающего мне голову, охватывающего меня со всех сторон, ужасного шума: отовсюду одновременно завизжали сирены воздушной тревоги. Так я еще никогда не пугался.

Звуки сирен то накатываются на меня, то отступают: кажется, они никогда не закончатся. Чувство такое, будто я оказался внутри огромного органа, на котором играет, одновременно нажимая на все клавиши, спятивший органист. Невольно вставляю указательные пальцы в уши, но безумный вой проникает в меня со всех сторон, словно радиоволны. И хотя при этом я ору изо всех сил, едва слышу свой голос: «Пропади оно все пропадом!»