Высоко-лежащий канал, бетон окрашенный в лазурный цвет, ведет непосредственно на цементный завод. Со следующего холма обозреваю устье канала на довольно приличное расстояние: Он скорее напоминает складной метр.

Затем въезжаем в тополиную аллею: Деревья имеют такие плотные кроны, что почти вся дорожная лента лежит в серо-фиолетовой тени, с небольшими, беспорядочными, светлыми, солнечными пятнами.

Я не могу снова свалиться: Бартль может увидеть немногое, сидя позади в «ковчеге», а «кучер» теперь смотрит только прямо. Он весь напряженно сосредоточен, пристально всматриваясь в мелькающие на дороге пятна света и тени.

В крайнем случае — это я держу в себе изо всех сил — я должен снова вызвать перед собой образ Симоны танцующей танец живота. И также, в крайнем случае, принять еще одну болеутоляющую таблетку…

В Саарбурге въезд «ковчега» на мост через железную дорогу доставляет нам хлопот.

Мне сверху видны стоящие внизу поезда: Один состоит из открытых платформ с бронеавтомобилями на них. Куда их направляют? Не могу разглядеть паровоз — а потому не понимаю, движется ли этот поезд на запад или на восток.

По этим путям Симона тоже, наверное, ехала, если ее направили в Германию. А если в том дорожном ущелье в Париже все же была Симона и была она похожа не только голосом? Мы не должны были так просто разделиться… Крутая лестница, идущая полого вниз и все то, что там случилось. Но я не имел мужества спуститься! Лестница была чертовски крутая и узкая: Пожарная лестница без перил: я бы никак не справился с ней.

Церковь из красного песчаника — напоминающая мои каменные кубики. Они имели почти равную окраску. Что это был за материал? Мои прекрасные кубики теперь также провалились к черту: в Хаммене осталось все, как и другие, тщательно сохраненные игрушки: Оба замка, конюшня, вырезанные лошадки с бочкой на телеге, большой цех с маленьким паровым двигателем и соответствующими оригиналу линиями передач.

Слева тянется казарма из желтых кирпичей, справа, в своих полудиких садах, стоят, соответствующие скорее немецкому стилю модерн, виллы. Это все выглядит уже не по-французски, а как в немецком среднем городе: Но щит «Entree interdite. S’adresser au bureau!» над какой-то подворотней приводит меня в чувство, как говорят.

Брошенные машины слева и справа. Выгоревшие автомобильные останки. В косых уличных склонах безобразные черные выжженные пятна. И вновь едва различимые следы войны.

Транспортные средства Вермахта. Старый Ситроен без шин, с откинутым кверху капотом выглядит так, будто дракон открыл пасть.

Распятый Христос из песчаника в виде дорожного креста-указателя. Хорошая работа эпохи Возрождения. Густое черное чадящее облако за поросшим смешанным лесом холмом. Выглядит так, как если бы там догорал танк. На добрых сто метров дорога окружена мощными липами. Затем снова появляется разрушенное танковыми гусеницами дорожное полотно. Почти с километр дорога — лишь перемешанный траками мусор.

Приходится чертовски сильно напрягаться, чтобы все понять правильно. Моя голова точно не в порядке. Все спрашивают о моей руке, но никто не интересуется моей головой…

В красный цвет пашни примешивается теперь фиолетовый оттенок. Густой, очень теплый тон. Красная вывеска с белыми буквами: «Attention — danger».

Начинаю напряженнее присматриваться к окружающему ландшафту: Не слишком-то доверяю этой местности — слышал, что именно в этой местности Maquis особенно активны. Думаю, прежде всего, в вытянутых вдоль дороги деревнях мы должны быть особенно внимательными.

Ладно, ладно, я вижу все!

Местечко, в котором дома стоят так, будто их повернули на девяносто градусов, все фронтонами к дороге. Пахарь движется за простым ручным плугом. Мальчик ведет лошадь. Пегую лошадь.

— Здесь все выглядит совершенно по-немецки, — раздается голос Бартля.

Мне, прежде всего, нравятся проплывающие мимо палисадники и железные садовые изгороди, внушающие уважение. Но здесь также царит больше порядка, чем дальше на западе.

Дорога снова идет то вверх, то вниз — как на русских горах.

«Кучер» движется по дуге, стараясь сэкономить топливо: Если мы оказываемся наверху, на горбе холма, то ход «ковчега» становится едва ощутимым — «кучер» доводит ход до такой степени, пока собственный вес «ковчега» на спускающейся теперь вниз дороге не толкает нас вниз, затем дает несколько коротких подач газа, чтобы мы оказались в правильном движении, и пускает «ковчег» уже чуть ли не вскачь.

Следующий подъем — и все повторяется сначала. «Кучер» точно улавливает ту точку, где снова должен поработать педалью газа.

В высокой траве, напоминая тонкую, темную полоску еще один канал. Пожалуй, это канал Marne. Вижу, как там слева движется темная буксирная баржа. Будто скользит по лугу. Если бы не знал, что движение по каналу выглядит таким образом, когда большая баржа идет по каналу, то не поверил бы своим глазам…

Что это внезапно случилось с «ковчегом»? Неужели машина выдохлась? И наш котел фирмы Imbert больше не фурычит?

Очередной мост через железнодорожные пути снова требует полной отдачи от «ковчега».

«Кучер» старается изо всех сил, он напряженно ведет «ковчег», с тем, чтобы во всю нашу мощь дойти до высшей точки моста — но затем «ковчег» коротко тормозит перед ним: «кучер» должен переключить передачу обратно, и мы при этом почти останавливаемся, словно желая продемонстрировать, как много сил у нас еще есть. По мне так все пересечения с железной дорогой должны быть построены на ровной земле, заподлицо с рельсами, и перекрыты лишь барьерами безопасности.

Когда на последнем издыхании все же оказываемся наверху, смотрю вниз на тендер, почерневший от сажи вокзал, красно-бурые пути — даже щебень между шпалами красно-бурый. Здесь тоже нигде не видно паровоза. Виселицы водяных насосов возвышаются как стрелы крана над путями.

В конце концов, пора бы продумать, как далеко еще можем ехать. Мы ни в коем случае не должны оказаться в темноте. Долго я, так или иначе, больше не выдержу. Уверен на сто процентов.

Слева впереди вижу в поле редкую цепь из десяти… нет, больше, фигур с винтовками в положении для стрельбы с бедра, двигающихся во встречном направлении рядом с дорогой. Даю знак остановки. «Кучер» резко тянет машину вправо и жмет на тормоз. Бартль тут же выскакивает на дорогу.

— Там! — говорю отрывисто и указываю в направлении. — Дерьмо, что у нас нет бинокля — кажется, наши солдаты!

Отчетливо различаю галифе, сапоги и пилотки.

— Красные полосы! — восклицает Бартль.

Не могу понять, то, что вижу: Наверное, армейский штаб — с дробовиками!

— Что это должно означать? — недоумевает Бартль.

— Охоту на куропаток или на перепелов, или что-нибудь в этом роде — или на фазанов.

— Сейчас, в августе?

В этот миг двое краснополосников разряжают свои дробовики в ближайшие к ним кусты. Не могу разглядеть, попали ли они во что-нибудь. На полевой дороге за кустами стоит ряд легковых кюбельвагенов.

— Ну, дают! — говорит Бартль. — Прямо у дороги! Хотя меня уже ничего не удивляет.

— Их, вероятно, не снабдили продовольствием, и вот теперь стреляют себе на пропитание. Нужда не признает приказов…, — пытаюсь сострить.

Бартль лишь скалит в ответ зубы.

Когда уже снова находимся в движении, он все еще не может успокоиться. Слышу его бормотание:

— Тот прав — у кого больше прав!

Слева и справа от дороги внезапно появляется поле битвы войны: Сожженные амбары, выгоревшие останки автомобиля. Старый Ю-52 лежит в вытоптанной ниве.

Кажется, у самолета разбиты стойки шасси, а один из двух четырехлопастных дюралевых винтов деформирован. Корпус из гофрированного железа, очевидно, не получил повреждений.

— Вот внутри этого самолета мы, думаю, и найдем себе место для ночлега, — мелькает мысль, но в следующий миг мы уже скользим мимо.

Повезло, что танкисты так хорошо оказали мне врачебную помощь. Привязать руку с шиной аккуратно к телу, была не плохая идея. Но что, если у меня закончатся таблетки? Не должны ли они были закончиться еще в Нанси?