Должна ли она также продемонстрировать и сиреневый пуловер? Ну, конечно же! прошу ее об этом.

Когда я, в то время как девушка переодевается, запускаю обе руки в мягкую шерсть, то внезапно картина Симоны исчезает, и вместо Симоны передо мной возникает совершенно другая сцена: Я оказываюсь снова во Флотилии и смотрю, как шмонаются рюкзаки пропавшего в море экипажа. Из одного рюкзака лапы писарчука из канцелярии вытаскивали такие же мягкие свитера из ангоры, как и эти. Один за другим они развивались будто китайские чудоцветы в стакане воды…

Но вот продавщица возвращается, и я замечаю, как пристально она смотрит на меня. Ее взгляд пересекается с моим, и она внезапно прекращает свои движения руками. Какое же я должен был произвести на нее впечатление!

Проклятье, я должен был бы разорвать свой ремень и броситься на нее, так, чтобы продавщица закричала о помощи. Но вместо этого натягиваю на лицо улыбку и восхищенно восклицаю:

— C’est bien — c’est tres, tres bien. C’est juste ce que je desire. Qu tombe bien! — болтаю без умолку, как попугай; пытаюсь вести себя совершенно нормально и одновременно готов провалиться сквозь землю от стыда за свое замешательство. Слава Богу, я снова одерживаю верх. Чудесная идея! Свитер из ангоры, практичный, как шуба. Маленький, но какой отличный! И столько много в одном флаконе.

В таком прикиде в меня многие влюбятся. Безупречный товар, идеальный подарок…

Говорю, что хотел бы купить их все.

— Mais oui!

Я хочу скупить всю витрину.

Продавщица приносит еще два свитера из витрины.

— Fini, — произносит она высоким голоском и взмахивает при этом обеими руками как крыльями.

Да, конец! Из-за недостатка товара придется закрыть магазин!

Шутки и смущенные речи. Удивляюсь, откуда я беру такое вдохновление.

Ну а теперь быстренько упаковать добычу и вперед!

Серьезно ли я ранен, хочет знать продавщица. Нет, не очень… Я могу сам вынести свои покупки! Нет, никаких двух пакетов, лучше один большой и его аккуратно перевязать.

И вот:

— Au revoir! Et merci beaucoup!

На пороге спотыкаюсь.

— Cela ne se casse pas! — щебечет продавщица.

— Heureusement! — бросаю назад в магазин.

Оказавшись снова на улице, на один момент кажусь себе тем грабителем, что выносил ковер. Это и в самом деле было, конечно, тоже близко к грабежу. Набрался как сумасшедший. Определенно: За все заплачено, но что сегодня стоят эти гроши?

И тут же быстро прогоняю прочь угрызения совести.

Меня охватывает чувство голода. Не хватало еще, чтобы мы в Нанси не попробовали их лакомства. Промотаю все деньги, и думаю, это уже ничему не сможет повредить. Спущу последние деньги.

И, в конце концов, я должен позаботиться о моих обоих бойцах. Черт его знает, когда мы снова найдем что поесть.

Сделаюсь tabula rasa! А потом: Au revoir, la douce France — Прощай навсегда!

Прохожу несколько шагов, но когда вижу скамью на другой стороне, направляюсь к ней и удобно устраиваюсь.

Пять минут всматриваюсь в прохожих: Ничего кроме шмыгающих мимо, словно тени, существ я не вижу. Что за важные дела у них у всех, что они так спешат? При этом только Бог знает, что произойдет здесь завтра или послезавтра.

Воробьи у моих ног нахохлились, громко чирикая и купаясь в уличной грязи, такой же серой, как и их оперение, и даже, если я немного передвигаюсь, им до этого нет никакого дела.

Со своего места смотрю на «ковчег», но не вижу Бартля.

«Кучер» сообщает мне, что Бартль, в ту же минуту, когда я исчез в магазине, пошел в парк — тут вот, за скамьей.

Но в парке Бартля нет.

— А он никогда и не пришлепает назад! — говорит «кучер» видя мою ярость.

— Что это значит? — кричу нервно на него.

— Этта значит только то, что он не притопает назад.

— Почему это? — напираю на «кучера».

— Как же, он же был же таким каким-то странным все последние дни…

Господи! Что делать?!

Не могу же я расспрашивать пешеходов: А не видели ли Вы имперского болтуна — с пушкой в кобуре и бородкой клинышком?

Короче, едем отсюда и в медленном, черепашьем шаге объезжаем вокруг четырехугольника домов!

Но как сильно не всматриваюсь, ища Бартля, нигде не могу его обнаружить.

Проклятье! Что за дурачество! Я вытащил его буквально из дерьма. А он устроил такое представление!

Но все лучше синица в руках, чем журавль в небе…

Не стоило мне идти в магазин одному — я должен был бы взять с собой Бартля.

Кто же может знать наверняка, что задумал, вроде бы преданный тебе, человек?!

Спрашиваю себя, как долго мы должны здесь еще накручивать круги? Если Бартль прячется, то мы никогда не найдем его. И мне ничего не остается, очевидно, кроме как позаботится о своей жизни!

Старик вручил мне Бартля на сохранение… А теперь что? ****ство! Неужели Бартль оказался хитрее, чем я думал? Улизнул просто и оставил меня расплачиваться?

Бог мой! Я должен был бы тоже давно слинять. Слинять и залечь на дно. Положить конец всему этому одним махом.

Проезжаем по дороге у железнодорожной насыпи и подъезжаем к круглой клумбе с высокими, в человеческий рост, кустами.

— Он там сидит! — вопит «кучер».

— Бартль! — кричу громко. — Что за ерунда? Ну-ка, вставайте!

Но Бартль остается сидеть.

— Оставьте меня здесь, господин обер-лейтенант!

— С чего бы это? Я обещал шефу, что доставлю Вас домой! А потому вставайте и едем!

Бартль все также не движется.

— Я больше не могу — у меня больше нет никакого желания, — доносится его сдавленный шепот.

— Желаете Вы того или нет, но это приказ!

— А Вы знаете, собственно говоря, сколько мне лет, господин обер-лейтенант?

— Да, это мне известно, — отвечаю спокойно. Но тут же понимаю, что мой ответ был ошибкой.

Бартль все также сидит там, словно мышь.

Должен ли я теперь кричать на него? «Встаньте, Вы же мужчина!» — или что-нибудь в этом роде? Мой внутренний голос говорит, что этим только все ухудшу.

Присаживаюсь рядом с ним и жду то, что он скажет.

— Сил моих больше нет… я больше не хочу…, — доносится его тихий голос. — Ведь все это бессмысленно…

И смолкает. Когда заговариваю с ним, он клонит голову еще ниже. Руки его безвольно опущены. Бартль совершенно смят и лишь автоматически поворачивает голову из стороны в сторону. Отрицает весь мир, любые уговоры.

Конечно, я мог бы приказать Бартлю сейчас же подняться, под угрозой расстрела. И уверен, что он отреагировал бы на мой истеричный вопль. Но я не срываюсь на истерику, а лишь приглушенным голосом пытаюсь вразумить его.

Хочу узнать и понять, что с ним происходит…

В конце концов, еще и мелодраму получить — этого нам как раз и не хватало!

— Проклятое дерьмо! — хотя вовсе не хотел говорить этого, громко вырывается у меня. Но Бартль никак не реагирует даже на это. Как же мне доставить этого человека от этой скамьи в «ковчег»?

— Шеф дал мне служебное поручение доставить Вас невредимым до Вашего дома, — говорю, наконец, придав строгости голосу, — и этого я и должен держаться — понято?

И сделав глубокий вдох, добавляю:

— Кроме того, он связал меня еще и клятвой.

— … домой… — только и бормочет Бартль. — Для меня больше не существует домашний очаг, господин обер-лейтенант!

При этом он смотрит на меня снизу вверх преданным взглядом собаки:

— Я вообще не знаю, куда я должен ехать. Моя дочь вышла замуж…

— А Ваша жена?

— Она же уже давно мертва, господин обер-лейтенант. Рак.

— Но где-то же Вы ведь живете?

— Раньше жил в Мюнхене, господин обер-лейтенант.

— А теперь?

— Нигде, господин обер-лейтенант. Меня разбомбили. И у меня больше нет дома.

Вот это винегрет: Старик не просто освободил Бартля, когда послал его домой, от его обязательств и клятв, а сделал бездомным… Домом Бартля была Флотилия.

— И, кроме того, там, в суде находится дело в связи с моим гумусом, господин обер-лейтенант.