Мы салютуем друг другу, и оба делаем это более чем небрежно.

Слышу, как танковый мотор начинает работать, но танк не движется: Нас пропускают вперед…

С каждым оборотом колес мы все дальше катим на восток, дальше прочь от врага. Насколько мне поможет продержаться укол, посмотрим!

— Что еще может теперь произойти с нами? — шепчу в ветер. Кажется все трудности позади!

И тут же корчу лицо так, словно проглотил уксус: Не спугнуть бы чертову удачу! Но в любом случае уже чудо то, что бомбардировщики, судя по всему, довольно редко навещают эту дорогу. Сгоревшие машины лежат, правда, там и сям в прекрасном красно-коричневом цвете жженой сиены по краям дороги, но их количество держится в приемлемых границах. В руке беспрерывно стучит пульс. Стучите, и откроется вам… Разве он не должен был бы уже прекратить так стучать? Эти танкисты с «Тигра», ну и удалые парни! И какие спокойные: Просто захлопнули крышку люка и игнорируют врага! Что за странное родство между подводной лодкой и танком: Люк танковой башни и рубочный люк башни. Проезжаем мимо полевого аэродрома: ужасный вид, омраченный войной фон — запущенный, серый ангар из волнистого железа между земляными валами. Узнаю самолет типа «летающее крыло» самолетостроительной фирмы Физелер и несколько транспортных самолетов. Но возможно, за этими валами скрыты и другие самолеты?

Чепуха! Конечно, там нет никаких самолетов за этими земляными насыпями. Весь этот металлолом, пожалуй, тоже будет скоро взорван. Самолет типа «летающее крыло» самолетостроительной фирмы Физелер — горький смех сквозь слезы! Думаю, нам скорее нужны были бы бомбардировщики и «Хенкели» — и как можно больше… Вплотную у дороги стоят складские бараки. Группа солдат толпится в дверях: Грабят. Приказываю «кучеру» ехать медленно и наблюдаю всю сцену: То, в чем солдаты не нуждаются, просто идет к черту. Более плохого решения вопроса экспроприации, чем солдаты-мародеры не могу представить себе. Постепенно я снова воспаряю духом. Боль оставила мое измученное тело. И я вновь могу предаваться чувству обычного наблюдателя-путешественника. Какое счастье, что мы встретили этих танкистов! Чудо-укол и чудо-пилюли… Если бы мне кто-нибудь сказал прежде, что за отзывчивые, готовые придти на помощь умелые ребята сидят в танках — я бы ни в жизнь ему не поверил. Но и в то, что врачи могли убежать, как обосравшиеся трусы — я бы тоже никогда не поверил. Пустой четырехугольник площади с ратушей, будто из времен Наполеона, но доведенной до страшного убожества. Полногрудые девицы в виде декоративных фонтанных фигур на круглом бронзовом бассейне. «Caisse d’epargne» — выглядящая как кондитерская. Ужасная, огромная церковь по итальянскому образцу… Проезжаем через реку Марна: ленивая река с черной водой.

Марна — Сражение на Марне!

Остановка немецкого продвижения в 1914 году. До сих пор и не далее… Начало убийственной траншейной войны — неудача немецких наступательных планов… Канал Марна-Рейн… Чувствую облегчение, когда вновь оказываемся на открытом пространстве.

Солнечный глаз наполовину закрыт фиолетовыми облаками, будто тяжелым веком. Цвет неба имеет оттенок между слегка фиолетовым и кобальтом — розовато-лиловую окраску. Напротив западной стороны неба далекие ряды деревьев стоят, словно выпиленные лобзиком.

Скоро пойдут кустарниковые рощицы, ограничивающие поля своей светящейся и сильно блестящей под солнечным лучами лакированной зеленью. Могу легко представить себе, как они вспыхнут желтым и оранжевым цветами под заходящим солнцем. Уже недолго осталось ждать до осени. Бретань — осенью! Самый прекрасный ландшафт моей жизни. Красные сигнальные огни дикого винограда между зеленым, словно покрытым лаком плюща — навечно врезались мне в память…

На старом каменном мосту через реку, по обеим его сторонам, тенистая каштановая аллея.

Маленькая деревушка: Дома стоят вплотную к дороге. Беспрестанная болтовня из динамиков какого-то дома.

Кажется, звучит по-английски? Французы могут позволить себе слушать английские радиопередачи, им за это головы не рубят. Когда уже катим мимо, размышляю: Следовало бы остановиться и послушать, что они там болтают! Спокойно ли в Париже? Я многое дал бы за то, чтобы узнать, где теперь стоят Союзники и что происходит в Бресте… Как-то сразу наше движение переходит в окружающий ландшафт. На горизонте собираются в единое целое голубовато-серые холмы. Едем между палисадниками с обрезанными кустами вечнозеленого самшита по обеим сторонам дороги. Несколько женщин, в одеждах черного цвета, башмаки на ногах, руки скрещены на животе — стоят перед своими серыми домами и пристально смотрят на нашу колымагу. Все ставни перед окнами в рост человека закрыты наглухо. Все серое. Серое — в его бесчисленных оттенках. Блеклые письмена, сгнившая штукатурка, в больших заплатах свежей побелки, разрушенные карнизы, перекошенные, выцветшие ставни — что же за печальная жизнь должна протекать на этих узких уличках.

Деревушка называется La Houbette. И это ее название звучит, как отрыжка пресытившегося пьяницы, а с другой стороны даже весело — но вид ее являет собой довольно печальное зрелище.

Дорога становится гористой. Наверно эти горы не представляют никакой серьезной дороги для нормальной машины и не создают при проходе трудностей, но наш «ковчег» трудится на пределе. Мотор звучит, как если бы он пыхтел из-за страшного недостатка кислорода. Каждый раз, когда мы, черепашьим шагом, приближаемся к вершине, возникает мучительное чувство, что мы не сможем ее преодолеть. Затем, однако, когда переваливаем на другую сторону горы, мчимся вниз на полном газу, переходя в следующую долину. Странно, что дорога при подъемах не делает никаких изгибов. Здесь должно быть работали сумасшедшие или особенно ленивые дорожные рабочие, работавшие просто по линейке. Вокруг Фельдафинга, в этом у меня нет никакого сомнения, шоссе возникли из старых коровьих троп, потому что они устроены чрезвычайно запутано, и, вероятно, еще до коров овцы уже проложили свои тропы по лугам. Овцы или косули… Не могу пожаловаться на «кучера»: Он хорошо делает свое дело и переключает передачи в правильный момент. Но что, спрашиваю себя, если мы не сможем преодолеть однажды подъем с первого прохода, если он будет слишком длинным, например? Выйдем и будем толкать! петушусь и смеюсь про себя: У тебя же есть здоровая правая рука! Так что — дерзай! Снова и снова перед моим внутренним взором возникают картины из парижского госпиталя: Вижу криво лежащее тело человека, его белесое мясо, черно-красные, пропитанные насквозь кровью повязки. Так же точно как этих бедняг, нас могла бы настигнуть такая же участь. Мы были на волосок от подобной судьбы. И не дай Бог, должны были бы сдыхать таким же образом, без уколов, без утешающих рук!

Почему нам ни разу не встретились Томми? Что планирует судьба сделать со мной? Что должно свершиться?

Эти свиньи из Отделения! — просто съебались и все. Упаковали все, что можно было собрать, и со всем парком своих транспортных средств ушли в восточном направлении. Готов спорить, что весь этот засранный Отдел со всеми прилегающими зданиями катил в Рейх по этой самой дороге. Конец беззаботной жизни, и опять к новым действиям — только бы остаться вместе и продолжать в старом стиле — уже в Берлине, конечно.

Представляю себе, как Бисмарк при этом воинственном передвижении своего Отдела вновь напялил на свой круглый череп стальную каску: Военный гений при стратегическом отступлении. Сокращение фронта. Заставить противника вдвинуться глубоко в континент, чтобы у него были длинные дороги, а у нас более короткие. И все это при глубоком доверии к нашему Фюреру и Верховному Главнокомандующему Вермахта…

Удар по крыше и разворот карты: Наш маршрут «Париж — Немецкая граница» идет прямо на восток. Через Нанси.

Меня охватывает безмерная усталость, но нужно продержаться до Нанси.

А оттуда мы окажемся в полной безопасности. В Нанси должен также располагаться настоящий госпиталь, и там смогут оказать всю необходимую мне врачебную помощь, после чего мы сможем снять отель и наконец, распрощаемся с нашим драндулетом.