Для начала, смеюсь над собой, надо в Trocadero!
— Давай-ка помедленней! — говорю «кучеру». — Нужно сориентироваться.
Следует сосредоточиться на дороге, если не хотим бессмысленно плутать по всей округе.
«Кучер» подводит ковчег вплотную к бордюру и тормозит. Нам надо, с тем чтобы я мог правильно сориентироваться, поехать сначала на север…
В то время как «ковчег» то катит дальше, то снова останавливается и «кучер» вновь дает газу и переходит на повышенную передачу, окровавленные картины пронзают мой мозг: Заряженный автомат небрежно лежит, покачиваясь на правом локтевом сгибе — так я должен встретить Бисмарка — подойдя к нему вплотную, пока ствол не уткнется ему поддых. А затем увидеть его испуганный, полный страха взгляд и без лишних слов нажать на курок автомата, так, чтобы его кишки вывалились наружу, и кровь брызнула на шелковые обои кабинета. Как тупо будет смотреть этот надутый гад, пока не поймет, что за груз он носит в своем брюхе.
Адъютант, если только ворвется на звук выстрелов, тут же ляжет с ним рядом — и будет настоящая скотобойня, и кровь будет пузыриться по шелковым обоям и коврам…
Вот было бы дело!
Или просто нагнать на него страху? Ни слова не сорвется с моих губ — просто смотреть, как он побледнеет и как задрожат его щеки?
А может, сначала дать короткую автоматную очередь по высоким окнам? Или в потолок, чтобы гипс брызнул в стороны и это ничтожество увидит, что я настроен более чем серьезно?
А может сначала этого ублюдка, Богом обиженного, жалкого подлеца заставить ползком забраться под письменный стол и лупануть очередью по столу так, чтобы весь бумажный хлам полетел в клочья? После чего поставить эту сволочь на колени, с задранными руками, как зайца, с цветочным горшком в широко раскинутых руках? И как только у него язык вылезет от напряжения, дать очередью: тра-та-та-та!
Перед Boulangerie вижу стоящие овальные корзинки для багета. Они пусты. Рядом с ними сложенные горкой пустые ящики для салата.
А сейчас приходится проезжать узким проходом: Вынутый из земли грунт для какого-то котлована перегораживает почти половину дороги. Полагаю, что газовщики или электрики постарались выкопать этот котлован еще сегодня утром. И то, что рядом с кучей земли лежат горы булыжников из мостовой, тоже вполне нормально. Все это можно обосновать: Если что-то должно ремонтироваться, то оно должно ремонтироваться.
Знаю точно: то, что я все вижу иначе, чем обычный беспечный фланер — это моя собственная вина… Однако вижу и еще кое-что: sens-unique вывески, которые были установлены, очевидно, только что; окрашенные в бело-красное деревянные шлагбаумы, снабженные аккуратными лампами, а также и другие барьеры из ржавых, наполненных песком бочек, в которые просто воткнули знаки запрещающие движение… Лучших заграждений на дороге я еще не видел. Эти бочки выдержат любой обстрел…
Если не ошибаюсь, мы находимся посреди города. Вижу купол Pantheon, и уже вскоре понимаю: Мы подъезжаем прямо к Сене.
Хочу проехать по бульвару Saint-Germain на запад, а затем по Rue de Seine дальше на север и к реке. Двигаясь таким образом, скоро въеду в мой квартал.
Вид на углу кафе «La Palette» доводит меня почти до слез. Внутри висят картины Maclet так, будто нарисованы прямо на стене. За ними видны плитки, полностью разукрашенного кафеля. Сквозь большие парадные ворота с их створками разрисованными узорчатостью древесины и упорными брусами по обеим сторонам, во двор, должно быть раньше въезжали конные экипажи. Сейчас же перед дверью, как в заклеенном гнезде ласточки, сидит одинокий швейцар…
Затем возникает бистро, в котором вся поверхность облицована мрамором, но не настоящим, а таким, что создается движениями малярной кистью.
Дома старые и жалкие, но у некоторых фундаменты окрашены, по крайней мере, на первом этаже, зеленой масляной краской.
А вот теперь Академия Раймонда Дункана — «Античность с душой ищите!»
На фонарном столбе висит, присоединенная к нему толстой цепью, рама велосипеда. Кто-то снял оба колеса и, судя по всему, украл их. Раму унести не удалось. Наверно шины были еще хороши. Не могу не думать о хороших шинах… И невольно вырывается стон: Господи, Боже мой! Если бы только у нас были хорошие шины!
Перед нами раскрывается ущелье домов на Rue de Seine: Прибываем к цели. Но незадолго до конца улицы, у набережной, приходится с осторожностью объезжать старый черный паровой каток. Затем бочки с асфальтом, которые стоят так плотно, что мы едва можем проткнуться сквозь них… Никто не мог бы сказать мне, что все эти препятствия стоят здесь лишь по какой-то нелепой случайности.
До музея «Bai Mayol» теперь уже недалеко. Висит ли там все еще огромный транспарант на входе? Мысленно вижу огромные пламенеющие буквы: «Здесь внутри имеются обнаженные фигуры».
Далее все идет как по писанному: На Сене лежат красно-бурые баркасы. Между ними зеркало Pont des Invalides.
Теперь все идет слишком быстро: Уже вижу далекие серо-стальные, стеклянные купола зданий всемирной выставки, а перед ними огромные, зеленые шары старых каштанов.
На Place de la Concorde стоят танки.
Под каждой из статуй восьми городов Франции стоят бок о бок два танка. И наверху, на террасе перед Jeu de Paume также стоят несколько танков. Танки посреди Парижа — что за отвратительный вид!
Знакомые мне улицы и бульвары… На какой-то миг, проезжая мимо, возникает угловой дом напоминающий нос корабля и Эйфелева башня, возвышающаяся, словно мачта, над ним.
Как поступить теперь далее: направиться на Елисейские поля? Или к Сене и сразу к Трокадеро? Да брось ты, говорю себе: Снова, как в мои самые лучшие дни через Champs-Elysees к Etoile — затем почти полностью объехать Arc de Triomphe и только затем направиться в Отделение.
На одной из маркиз большими красными буквами написано: «Aux Petits Agneaux». Там я часто сидел и рассматривал прогулочные коляски. Страстно хочу снова все это увидеть, понимая, что эти виды судьба мне уже никогда больше не предложит.
Ввиду Trocaderos прилагаю все, чтобы сохранить хладнокровие. Замечаю, что правая рука дрожит, едва лишь отрываю ее от автомата…
Как наяву слышу голосок Симоны: «La revanche est un repas qui se mange froid». Alors!
А сейчас поворачиваем в бульвар с дорожкой для верховой езды в самой ее середине…
На последних ста метрах говорю себе: Проклятье, проклятье, проклятье!
Номер дома 26: Здание из песчаника, выглядящее благородно и престижно. Высокая железная решетка. Выложенный плитками въезд как у какого-нибудь театра.
Бартль уже стоит рядом с «ковчегом» на тротуаре. И затем помогает мне, несмотря на мое слабое сопротивление, подняться с сидения. При этом меня пронзает острая стреляющая боль. И надо же было такому со мной случиться!
Бартль недоверчиво смотрит на здание:
— Это замок?
— Городской дворец — один из лучших.
Ну, вот и мы! Давненько здесь не был.
Вижу, что почта все еще функционирует: усатый Facteur равнодушно выходит с полупустой сумкой, с пачкой писем в левой руке, из ворот.
Из прилегающего флигеля выносят и грузят ящики картотеки и грузят в открытые легковушки. Выглядит как обычный переезд конторы. Два обер-лейтенанта в галифе с кожей на заднице, с деланным жеманством командуют полудюжиной солдат.
В слишком короткой юбке из дома так быстро и решительно вышагивает одетая в форму служащая, что ее груди высоко прыгают в узком кителе. А что означает свернутый в рулон ковер у нее под мышкой? Что вообще здесь происходит?
Брожу глазами по фасаду из песчаника — наверх и по рядам оконных рам с низкими железными решетками: Где наш флаг? Его больше нет! Что это может значить?
Большая тяжелая входная дверь из застекленных железных решеток полуоткрыта: Я внезапно будто очнулся.
Что за везение, что у меня цела правая рука. Я могу нести автомат через правое плечо на натянутом ремне: Положение для стрельбы с бедра. От страха Бисмарк должен в штаны наложить.
