Я прибыл в правильное время: Командир приказывает продуть балласт для всплытия. Великолепно: Мы снова поднимемся — и наконец-то со всем этим дерьмом будет покончено! «Копья в ряд!» — точно, так мы и пели: при нашем Союзе «Объединенная Молодежь».

Когда командир отдраивает верхний рубочный люк и открывает его, настоящий водопад бьет потоком на плитки пола и несется в трюм.

По приказу командира вахта мостика взбирается наверх, и затем слышу приглушенную команду:

— Продуть дизелем!

Каждый раз, когда раздается такая команда, я представляю себе заложенный от насморка нос, заткнутый соплями и носовой платок, в черную клеточку. Но теперь эта команда звучит как Аллилуйя. И это несмотря на то, что мы определенно имеем перед собой еще довольно приличное расстояние: Надводный ход по мелководью.

Также слышу:

— Дуракам закон не писан!

Чувствую себя снова не в своей тарелке, когда кто-то добавляет:

— Батюшки, все смешалось теперь!

Лучше бы он заткнулся.

Я знаю: Пока мы не войдем в область действия наших береговых зениток, все висит буквально на острие ножа.

Меня так и подмывает забраться на мостик. Я хочу видеть, как развиваются события там, наверху. В глубине души надеюсь, что командир пригласит меня на мостик. Поэтому застываю непосредственно под люком башни. Но так как с мостика не поступает никакого приглашения, я наконец спрашиваю, задрав голову косо вверх:

— Разрешите выйти на мостик?

— Разрешаю! — отвечает командир сверху, и я забираюсь, быстро перебирая руками перекладины вертикальной алюминиевой лесенки.

В полутьме различаю отчетливые силуэты командира и оберштурмана, оба с биноклями перед глазами, неподвижные, будто вырезанные из дерева.

Внезапный переход взгляда от труб и механизмов к взгляду вдаль, свободному от сжатого пространства, перехватает мое дыхание…

Скоро настанет день.

На востоке уже пролегла светлая дорожка — по шелковому, гладкому морю. Верчусь вокруг собственной оси и покачиваюсь при этом от мягкого, приятного воздуха который стараюсь буквально закачать в себя, словно желая взлететь ввысь. Вид неба и моря кажутся мне нереальными — как Fata Morgana.

Командир, полусогнувшись, поворачивается назад в башню и приказывает:

— Лево руля! Курс 90 градусов, малый ход!

Как долго еще продлится эта серая полутьма, пока не станет светло?

А что затем?

Не поймают ли они нас раньше с помощью своего радиолокатора?

Непроизвольно снова напрягаю слух и пытаюсь вслушаться в небо, пытаясь различить шум самолета сквозь наши собственные шумы. Но шипящий шорох и шум моря и тряска наших дизелей слишком сильны. Этак эти ублюдки нас точно должны услышать.

Словно услышав мои мысли, командир приказывает перейти на ход под электродвигателями. Рядом со мной проносится вдох облегчения. Мне это тоже нравится. На электродвигателях в надводном положении — а почему нет?

Теперь, вплотную у берега, мы можем больше не экономить наши запасы электротока…

Ловлю себя на том, что уже некоторое время неосознанно раскачиваюсь в коленях и это мне нравится. На минных тральщиках на мостике имеются специальные рыхлые скатки, чтобы защитить колени моряков при взрыве мины.

Охотно бы задал вопрос оберштурману, как долго еще мы будем нуждаться в его расчетах времени. Но лучше промолчу.

Надо сосредоточить все мое внимание на моих членах, чтобы они не трепыхались как сейчас. Дрожать от нетерпения на ходовом мостике — это никоим образом не произведет благоприятного впечатления.

— Есть цель! — кричит акустик. Вот же, я все же надумал! Сначала гидролокатор, теперь радиолокатор…

— Зенитный расчет на мостик! — приказывает командир.

Мгновенно раздается дикий грохот и сдавленная ругань. Что за цирк! Мне не удается посчитать темные фигуры, выбирающиеся из рубочного люка. По мне, там слишком много людей.

Ладно, чему быть — того не миновать! О погружении лодки, так или иначе, уже думать не приходится.

А что командир? Что нашло на него? Он стоит застывший, как аршин проглотил между спин вахтенных и ОПУ словно в странном танцевальном па.

Никаких сомнений: Он снова словно в ступоре — как боксер, которому уже засчитали поражение, но который вновь вышел на ринг.

От акустика поступают новые доклады: По-видимому, самолеты в плотном, висящем глубоком слое облаков кружат непосредственно над нами.

— Оёпересетематьвашузаногу! — бормочет маат старшина лодки. — Неужели этому мудаку придется разгрузиться от своих бомб?

Светает, и чем дальше, тем больше. Не то чтобы занялась настоящая заря, настоящий рассвет — купол неба скорее подсветляется таким способом. Хорошая видимость для летчика, пасущегося у гавани!

Командир и оберштурман стоят в этом взломанном утреннем свете как памятник близнецам у переднего фальшборта мостика: Гете и Шиллер — вид сзади.

Нам следовало бы иметь на борту такие воздушные шары с фольговыми лентами, которые мы могли бы запускать в небо, чтобы запутать летчиков Томми.

Хотя сейчас они бы нам не помогли: Ветер слишком слаб.

А значит, ленты прилипли бы к лодке и еще больше привлекли бы к нам внимание противника. Кроме того, такие шары имели бы смысл только в том случае, если бы было совершенно темно. А сейчас летчики уже невооруженным глазом могут увидеть нас…

Значит, в нашем волшебном рукаве ничего нет! Мы можем только надеяться, что летчики Томми не устроили там наверху карусель из кружащихся над нами самолетов, а господа, возглавляющие Комитет по нашей встрече играют в покер…

Тут же поправляю себя: Чепуха! В это время? Кто будет играть в покер в такую рань?

Сейчас мне, пожалуй, надо бы вынести свой фотоаппарат: Уже достаточно светло для имеющейся у меня пленки.

Я уже стою на плитках пола центрального поста, и держу руки на верхней перекладине лесенки, когда сверху раздается голос командира:

— Самолет!

Вокруг меня начинается и тут же глохнет страшный шум: С носа и кормы подходят люди. Вынужден подождать, пока протискиваюсь в корму и раскладываю ремень своей фотокамеры.

— Огонь без команды по готовности! — звучит жесткий приказ командира сверху, когда я возвращаюсь в центральный пост. Едва сообразив, уже стою между двумя парнями в цепи и помогаю передавать наверх боеприпасы.

Раздается захлебывающийся лай 37-миллиметрового орудия и грохот спаренной двуствольной установки. Чертов шум! Я бы многое отдал за то, чтобы оказаться сейчас наверху. Но об этом и речи быть не может.

— Это «Москиты»! — раздается крик в краткой паузе выстрелов.

Москиты — многоцелевые бомбардировщики! Во множественном числе — сколько же это их? И тут слышу:

— Два «Москита»!

Снова, в быстрой последовательности, следуют приказы рулевым и в машинный отсек.

Из этой быстрой череды команд могу представить себе всю происходящую наверху картину: Очевидно, самолеты летят довольно низко и заходят с нашего носа. Ловкие парни: Таким образом, наш собственный мостик оказывается преградой для нашей зенитной пушки на линии огня. Но если «Москиты» пролетят над нами, то им придется показать свои животы! Вот тогда у нас будет шанс…

Снова раздается захлебывающийся лай 37-миллиметровой пушки. На этот раз, однако, отсутствует грохот спаренной установки. А затем сверху доносится неистовый рев. Неужели сбили самолет?

Теперь я должен быть на мостике!

Выскочив наверх, вижу лежащего в полный рост человека и кровь на досках настила. Другой сидит, скрючившись у поручней.

Унтер-офицер-санитар уже склонился над первым и слушает его.

— Жив! — докладывает он.

Узнаю, что произошло: Наши парни сбили один самолет. Томми вытянул самолет вверх и затем спрыгнул с парашютом. Теперь он в море. А его напарник? Что с ним?

— Другой сделал разворот и свалил, — слышу новость.

Парашют, напоминающий огромную белую медузу, лежит на воде в совершенной близи от лодки, слева по борту. Отдав пару команд, командир подводит лодку к вытянутой гигантской медузе. Номер 1 уже лежит на животе. Два моряка помогают ему затянуть парашют на верхнюю палубу. Затем они топчут его, чтобы исчезли два больших пузыря.