Я знаю, что имеет в виду оберштурман: Здесь нельзя рассчитать никакого разумного курса: Силы, воздействующие на нашу лодку, совершенно непредсказуемы, так как вмешиваются приливно-отливное течение и донные волны.
Наконец-то я понимаю, что за странные засасывающие вихри взбиваются вокруг ног, когда идешь вброд на пляже по мелководью. Здесь сила таких вихрей, конечно же, увеличена в тысячу раз.
Но сейчас меня беспокоит единственное: «Донные мины»!
Не знаю, кто и когда это сказал, но эти два слова уже буквально высвечиваются передо мной прописными буквами: ДОННЫЕ МИНЫ. Чем мельче станет вода, тем больше будет опасность налететь на донную мину. Томми в последнее время буквально нашпиговали ими все прибрежное пространство.
— Время? — это был командир.
Я не расслышал ответ. Но зачем он мне? Когда начинаются сумерки, я и без того не знаю. На берегу тоже ничего нельзя еще увидеть.
Поступает команда всплыть на 14 метров и выдвинуть шноркель. Дальше пойдем на дизеле на глубине шноркеля? Неужели это самое правильное решение? Дизеля ведь создают шум? Идти с шумом в этом районе?
Из серии команд, следующих теперь одна за другой, я только и выхватываю: «Выровнять давление!» И жду уже с широко открытым ртом свежего воздуха.
А затем стою, держась одной рукой за алюминиевую лесенку, и чувствую, как меня окатывает чистым морским воздухом.
Командир уже наверху и прильнул к перископу. Но что он хочет увидеть через него? Теперь, в это время? Все же, для наблюдения через перископ еще слишком темно. Хотя, в любом случае, командир смог бы увидеть прожектора самолетов.
В эту же секунду он сообщает:
— Два довольно малых судна!
Но что нам с того, если он даже не может идентифицировать их. То, в чем мы действительно нуждаемся, так это идущий нашим курсом довольно крупный транспорт, к которому мы могли бы незаметно подвеситься. Сижу половиной задницы на ящике с картами, рисуя перед собой разные фантастические картины, и при этом напряжено наблюдаю за всем происходящим вокруг меня, чтобы справиться с крутящимся в животе страхом.
— Эт-таа, че-ерт, то же, как всегда, — слышу жалобный голос маата-старшины второй вахты, — хрен нам всем, а не сопровождение. И, всегда так: Мы ждем, а эти парни слабо скуля, пытаются спрятать свой хер и причитают — О, Господи, ну и толстый же он у меня!
— Они заставляют нас тащиться здесь по мелководью, трусливые свиньи, — соглашается с ним другой.
Только теперь замечаю, какой теплый воздух поступает в лодку через шноркель. Еще бы! Все же, эти трижды проклятые яйцеголовые штабисты и в самом деле привели нас глубоко на юг.
Рядом со мной вахтенный центрального поста шепчет серебрянопогоннику:
— Найти дырку — это, я скажу тебе, та еще штука! Совсем не простое дело. А если затем дамочка держит свою киску еще и закрытой, то надо повозиться… Ну, думаю, Вам это знакомо. Я имею в виду: Какое, зато при этом удовольствие получаешь! Ммм…
Могу только удивляться, что это себе позволяет вахтенный ЦП.
Или иному: Если серебрянопогонник не совсем дурак, то он может воспринять это обращение к нему как некое доверие: Во время всей нашей «поездки» я не слышал, чтобы кто-либо из экипажа говорил когда-нибудь с таким доверием с одним из этой странной кучки.
Спрашиваю себя, почему мы все же просто не всплывем в наступившей темноте, и ответ звучит тут же: Да, так можно было бы сделать, если бы мы имели в виду обыкновенные средства вспомогательной навигации! Но как мы смогли бы найти в темноте, без маяка и без лоцманов, вход?
То, что нас никакой минный прорыватель не встретит, можно было давно просчитать: В нашей фирме нет места таким фантазиям. Можно с уверенностью утверждать, что компетентные штабисты, разрабатывая план нашего «спасения» подразумевали только обычные, «нормальные» условия: Нормальный курс — нормальные морские сутки. Конечно, никто не взял в расчет время нашего неподвижного стояния, наши обходные пути и крюки, и движение на самом малом ходу. Но ведь это тоже должно было быть предусмотрено?!
Даже может быть и так, что на самом деле сопровождение ждало нас, когда мы были, еще черт его знает как далеко, от этого берега. Они затем, должно быть, страшно разозлились на нас на своих мостиках и, матеря нас, на чем свет стоит, снова ушли в базу.
Командир, судя по всему, не может придти ни к какому решению. Лечь на грунт? Дождаться утренней зори? И затем с первым лучом солнца всплыть и выжимая из двигателей все что можно, рвануть на полном ходу в гавань? Для начала мы снова переходим на движение на электродвигателях: Лучше продвигаться вперед медленно и при этом остаться незамеченным, чем привлечь к себе внимание Томми шумом дизелей и нашим знаменем в виде выхлопных газов — в этом определенно есть смысл. С другой стороны: Мы должны перед рывком на финише любой ценой еще ближе подобраться к берегу — и чем быстрее, тем лучше: Расстояние, которое мы должны будем в конце пройти надводным ходом, не может быть коротким.
Однако в данный момент мы движемся вперед лишь ходом на самой малой скорости. Командир, в конце концов, должен был бы уже отдать приказ об увеличении скорости хода.
Оберштурман стоит поблизости и держит — точно как и я — свой взгляд в упор на командира. Оберштурман демонстративно ждет приказа.
— Как перед Шербуром — такое же дерьмо! — раздается его шепот. Что он подразумевает, говоря так? Если он думает о нашей дилемме навигации или… Только бы ничего не призвал этим своим шепотом! пронзает меня мысль: Но что, если и в самом деле янки уже захватили La Pallice?
Встреча нас с Yankee Doodle — это был бы та еще песня! Qa changerait …
Командир просто стоит и молчит. Кто-то слишком громко откашливается. Этот кашель звучит как вызов. Но что это с командиром? Неужели он дрожит?
Внезапно во мне поднимается ярость: До какой же степени все происходящее измотало этого человека! Послать его дважды с короткими промежутками в Ла-Манш и этим совершенно убить его! И даже в Ла-Манше не получить затем никакой передышки. Ему доверили жизни 100 человек для этой безумной поездки… Что за бестолковое руководство?! Что за банда убийц! И у всех в их штабах сухие задницы!
Оберштурман докладывает без напоминания:
— Лодка делает ход в две мили над грунтом. Руль на 110 градусов.
Теперь командир просто обязан отреагировать.
Он и в самом деле открывает рот, складывает губы, как он это всегда делает, в букву «О», затем широко их раздвигает, снова закрывает, но я не слышу ни звука. А командир больше не двигает губами: Он стоит словно статуя.
Затем обращает ко мне свое лицо, и я вижу его распахнутый рот. Вид у него такой, будто он напряженно вслушивается в то, что могло бы раздаться из моего рта. Или он так слушает, зафиксировав взгляд на моем рту, в происходящее снаружи?
Не знаю, что я должен делать: Снаружи все тихо.
Тихо, как никогда еще не было. Может быть, эту тишину и слушает внимательно командир? А может эта тишина раздражает его? Или он свихнулся от неожиданного затишья?
— Запустить лот! Измерить глубину!
Эта, хриплым шепотом отданная команда, наконец раздалась изо рта командира. Он произнес ее не двигая губами, как опытный чревовещатель. Командир — ventriloquist! В следующий миг он откашливается, и так как ничего не меняется, он пробует свой голос с легким покашливанием. Оберштурман поспешно делает несколько шагов к эхолоту и запускает его.
Конечно! Эхолот! Почему с ним не работают постоянно? Даже если бы его работа помогала нам также сильно, как слепому его белая трость?
Оберштурман докладывает громко и четко:
— 30 метров!
Чудненько! 30 метров! Значит, здесь есть широкие проходы с 30 метровыми глубинами… Но наше оцепенение, по крайней мере, закончилось. В командире происходит какое-то движение. Он подходит к штурманскому столику.
Я тоже всматриваюсь в морскую карту: Предполье побережья не имеет никаких характерных маркеров. Дно перед побережьем на много миль равномерно плоское: от Gironde аккуратные аллювиальные отложения.
