— Вкусно? — интересуется у меня инженер, с участием в голосе.

— Отменно!

— Немного сыровато — могло бы и получше быть приготовлено, или нет? — продолжает он.

Парень оказывается садистом: разыграет заботливого человека и тут же накладывает мне, поскольку я только что съел свою порцию, новый полный черпак желтого фрикасе с рисом, провозглашая при этом:

— Такой вкуснятины у нас давно не было. А я даже не знаю нашего зампотылу! Кстати, ведь у нас на борту есть еще и половинки персиков в сиропе!

Вливаю в себя чай, только чтобы утопить в нем свое раздражение. Инжмех откинулся на спинку скамьи и сложил руки на животе. Это большое достижение для кока на подлодке суметь приготовить горячую пищу для ста человек, в существующих теперь условиях, — объясняет он мне. И при движении под шноркелем, узнаю дополнительно, и днем и ночью кок пашет как проклятый: Потому работа на камбузе ночью довольно трудна. Что особенно трудно, так это то, что при непрерывном сильном давлении ниже атмосферного — до двухсот миллибар и более — никогда не знаешь, имеет ли вода во время приготовления пищи на самом деле сто градусов. Если нет, то кок попадает в довольно глупое положение при готовке. И ничего не поделаешь.

Совсем как наш учитель физики объяснял нам: «Выще тощки кипенья вада не кипить» И в качестве дополнительного пояснения: «Хощь лопни, увелищивая силу пламья».

— Ну и пережили мы пьеску, — подает голос первый помощник, и я могу только восхищаться вдруг проснувшимся в нем красноречием. — Кок хотел испечь пироги и уже замесил тесто, как всегда. Но потом здорово удивился: При давлении ниже атмосферного получилось тесто, которое так раздулось, что в его горшки не поместилось.

Перед глазами возникает видение того, как кок борется с тестом, а оно веревками свисает с тела, охватывая все его члены, становясь все толще и мощнее, и, в конце концов, удушает его, и никто не может пройти больше от центрального поста к корме, потому что тесто из камбуза достигло последнего уголка и заполнило все переходные люки переборок…

— Только тогда, когда дизели остановились, тесто снова просело. Было просто смешно видеть, как оно сморщивалось, — добавляет он подумав.

Командир, едва притронувшись к еде, благодарит первого помощника возмущенным взглядом. По его мнению, слишком много пустой болтовни. Командир ведет себя довольно сдержано со своим первым помощником. Могу понять его: Неопределенная улыбка, с которой тот смотрит, когда ты с ним говоришь, тоже заставляет меня нервничать. Этот кривящийся стянутый рот может быть просто признаком смущения, но придает вид высокомерный и насмешливый. Повар подходит с улыбкой на лице наполовину смущенной, наполовину жаждущей одобрения. В этом все повара кажутся одинаковы: После выполненного дела, они жаждут похвалы командира как непреложную дань.

— Молодец, — охотно говорит командир. И даже первый помощник бросает быструю похвалу коку, когда тот уже наполовину ушел вперед:

— Обед в это время, — говорит мне первый помощник, — не был в программе. На самом деле это было сделано для нас не из-за полуночи или летнего времени. Просто было сделано исключение, потому что в течение почти двадцати четырех часов никто практически не ел.

— Может быть, аппетита не было, — бормочет командир, стараясь при этом звучать саркастически.

Первый помощник, видимо неправильно понял его и переспрашивает, слегка подав вперед верхнюю часть тела, выражая полное внимание:

— … Господин обер-лейтенант?

— Вы лично, есть хотели? — произносит командир в своей растянутой манере говорить.

— Нет, господин обер-лейтенант.

— Ну, вот видите, — командир делает обидчивый вид.

Первый помощник выглядит взбешенным. Вдруг командир смотрит на меня, будто увидев в первый раз. Лицо его в этот миг подергивается, что уже раздражало меня еще при нашей первой встрече. Затем он натягивает маску уверенного в себе дружелюбия, и говорит:

— Приготовление пищи при ходе на электромоторах действительно не имеет успеха в любом случае, потому что мы не можем потреблять ток от аккумуляторов для такой роскоши и, конечно, находимся без воздуха.

Киваю понимающе. И вскоре опять воцаряется молчание… Мы сидим не более получаса, как снова начинается шум. Для начала, на очень малом расстоянии, раздается добрая дюжина взрывов. Не близко, но все же достаточно громко, чтобы пронзить до костей. Я удивлен, что командир не вспрыгнул, не помчался как ужаленный тарантулом в центральный пост. Он откидывается назад и посылает набожный взгляд в потолок. Оба помощника тоже молчат. Первый нервно водит пальцами по своей тарелке, как слепой, который хочет почувствовать формы и точно запомнить их. Только инженер продолжает есть. Откусив кусок консервированного персика, он бормочет:

— Только бы аппетит испортить! — затем добавляет: — Никакого уважения…

И замолкает в смущении, что сморозил что-то не то. Сосредотачиваюсь на рассмотрении нашего командира: Он хочет представить себя упрямым и несломленным — но лицевые мышцы предают его. Они тянут его рот попеременно влево и вправо, как при полоскании горла. Нижние веки подергиваются. Вдруг наши глаза встречаются. Как легкий ветерок по его лицу пробегает кривая усмешка. Затем он говорит:

— Не к нам, конечно же.

Но к кому же тогда? Может быть, еще одна лодка движется в этом же районе? Командир поясняет:

— Может быть, бомбят просто для того, чтобы прострелять места предполагаемого нахождения подлодки.

Инжмех тоже открывает рот:

— Если заявятся домой с полным боекомплектом своих глубинных бомб, представь — вот это будет для них действительно плохим впечатлением.

Повезло, что этот парень такой опытный человек. От бравого вояки в нем столько же мало похожего, как и у пожилого инжмеха с подлодки U-96. Его голос не обладает командными свойствами, а странная шаркающая походка совсем невоенная: Он ходит не на каблуках, но так, как если бы у него были слишком большие тапочки на ногах, которые он не хочет потерять при ходьбе. Кроме того, еще и сутулая осанка: Когда инженер не занят, его руки свисают как у гориллы. Как и любой, действительно влюбленный в свое дело инженер-подводник, он буквально женился на своих моторах. Смотря на командира и лейтенанта-инженера, сидящих передо мной, я впадаю в ступор из-за вновь растущего во мне проклятого ощущения нереальности всего происходящего. Спиритический сеанс! говорю себе онемевшими губами. Оба помощника командира, сидящие за узким концом стола, тоже не двигаются. Удивляет сначала то, что здесь сидит весь, так сказать «офицерский клуб», но затем вспоминаю: Сейчас дежурит третья вахта — во главе с оберштурманом. То, что инженер с нами, успокаивает меня. Значит, не все так плохо с нашими повреждениями, как выглядело на первый взгляд. «Все под контролем», объявил он. И только пожаловался, что не знает, в каком состоянии топливные цистерны. Это известие не слишком радует, но все же, все же…. Едва лишь мелькает эта мысль, как внезапно, словно испугавшись чего-то, он произносит:

— Минуточку! И поднимается.

Второму помощнику и мне приходится встать, чтобы пропустить инженера на выход. В проходе он чуть не сталкивается с бачковым, так спешит. Скольжу взглядом по часам, стоящим на полке, на правом борту, прямо под фотографией Деница: Уже скоро они, в Бресте, будут садиться за стол. И вероятно забудут и думать о нас. У них свои заботы. Как пчелиный рой, наверное, снова налетят бомбардировщики союзников, чтобы раздолбать все в щепки. Бомбардировщики? По крайней мере, нам они не угрожают, если мы будем продолжать, как сейчас, идти на глубине в шестьдесят метров. Чистое безумие то, что сейчас удалось сбить врага с толку. Но тут же сердце щемит от того неизвестного, что нас еще ждет: Бог знает, что у нас впереди… Кто знает, не нашли ли братишки еще какую-нибудь новую чертовщину, чтобы отследить нас при ходе под шноркелем? Не смотрю больше на фото Карла Деница. Почему я не заметил с самого начала, что за балбес этот человек! До крайности упертый, а теперь еще и преданный Фюреру национал-социалист — вот составляющие его сегодняшней карьеры, в любом случае. «Подводная война в семи морях!» — а мы, теперь вот, ползем раком по району одного из этих морей… Не знаю, сколько времени я провел в полудреме-полусне пока не было инженера.