Многие штабники во флотилии, все эти штабные крысы, которые в течение долгих лет сами сделали себя на этом этапе службы важными и значимыми, теперь готовятся нюхнуть пороху. Теперь им не удастся ни убежать, ни воспользоваться своими связями. Запасные выходы забиты наглухо. Даже господа интенданты и всякие прочие серебропогонники, которыми кишит Брест, находятся в Bredouille. И это чувствуется во всем.
Все проблемы наваливаются как-то разом. Такое ощущение, будто сильный ветер разжег скрытый тлеющий огонь. Неотложные решения не дают Старику расслабиться: создать поле обстрела, усилить внешние караулы, отбуксировать подлодку-ловушку воздушных целей из расщелины и проверить стоящую на приколе подлодку, возможно ли ее отремонтировать в установленные сроки…
Разыскивая зампотылу, вижу бойцов трудящихся над вещмешками моряков. Узнаю зампотылу: поддерживает дисциплину!
— Ботсмаат! — окликаю человека, который в этот момент затягивает один вещмешок.
— Слушаю, господин лейтенант?
— Экипажу какой лодки принадлежат все эти вещмешки? — интересуюсь у него и делаю короткое движение рукой в направлении груды вещмешков.
— U-810, господин лейтенант. Господина капитан-лейтенанта Айзенманна, — отвечает ботсмаат. — Никто не спасся, господин лейтенант!
Один за другим… Никто не прошел.
— И что теперь будет с этими вещмешками?
— Ничего, господин лейтенант: Они остаются здесь. Мы должны сложить их. И больше ничего.
— Но почему вы их еще и обыскиваете?
— Это приказ, господин лейтенант. Приказ зампотылу!
Пока осматриваюсь, подходит зампотылу и сразу же начинает объяснять:
— Мы еще, в целом, не завершили четыре лодки. Всего около двухсот вещмешков, приблизительно.
— Янки заявились слишком рано, — говорю с иронией, — не слишком-то предупредительны эти ковбои.
Однако зампотылу не понял иронии: В ответ зарабатываю лишь ожесточенный взгляд.
— В конце концов, мы же не можем просто все сжечь! — выкрикивает мне в лицо зампотылу.
— Вероятно, янки это сделают быстрее, — отвечаю резко.
— Это будет уже другое, — отвечает зампотылу совершенно серьезно. — Это было бы следствие войны! Но у меня есть восемьдесят еще не прибывших для отправки вещмешков и потому вообще еще не ликвидированных. Приблизительно двести всего, как я уже сказал.
Думаю: Если он еще раз скажет «ликвидированных», у меня сдадут нервы.
— Кстати, Вы могли бы оказаться полезным, — теперь зампотылу говорит с хитринкой, — Ведь при досмотре вещей, безусловно, должен находиться офицер. Это слишком щекотливая тема для людей, и мы не можем оставить их одних…
Пока я тупо молчу, зампотылу продолжает:
— Сейчас мы должны отобрать лишь то, что принадлежит флотилии. Все форменное обмундирование. Оно будет вычищено и снова размещено на складе. Вот смотрите, эти рукописные записи будут размножены на пишущей машинке. Один экземпляр пойдет в архив по наследственным делам, один останется здесь. У женатых требуется особая осторожность. Там следует убрать все, что могло бы указывать на внебрачные связи. С письмами тоже не так все просто. Ведь кто может знать наверняка — прекрасная Элеонора кузина или что-нибудь еще? Люди невероятно легкомысленны… То, что уйдет отсюда, безусловно, должно быть абсолютно чистым.
Зампотылу смотрит на меня взглядом полным надежды. Я словно стал меньше ростом от стыда, с которым все это выслушиваю, и молча принимаю.
Стоя вот так перед этим пространством с вещмешками, хочу влепить себе пощечину: Я даже кивал, и это могло быть воспринято зампотылу как согласие с его идиотским манерничаньем.
Кипя от ярости, спускаюсь по Rue de Siam. Перед пока еще существующими витринами либо опущены жалюзи, либо закрыты ставни. Мебельный магазинчик открыт, но кто нуждается сегодня в мебели?
Навстречу мне идет группа моряков. В брюках «единообразных» и этих дурацких пилотках на головах они напоминают карикатурные персонажи. И вскоре проходят мимо меня, приветствуя, с поднятыми, словно в благословлении, руками. Затем появляются гражданские, по виду которых понимаешь их предназначения: какой-нибудь персонал верфи, может быть, доверенные лица фирм, работающих на ОТ; несколько девушек в форме — военнослужащие вспомогательной службы ВМС. Как шикарно они выступали раньше, и какой же испуганный вид у них сейчас.
Но где же форма СС? Ни одного мудака с двойной серебряной руной в петлицах не видно. Неужто они все уже напялили гражданское шмотье?
Почти автоматически забредаю в Арсенал. Как всегда, наслаждаюсь богатым тоном ржавчины, покрывающим металлоконструкции смелых, изогнутых и рифленых форм, массивностью кабельных барабанов и орудий, стоящих на своих тумбовых поворотных лафетах и смотрящих на пирс.… В наступающих сумерках, формы мощных блоков принимают причудливые очертания, проступает мелкозернистая структура на больших поверхностях, а цвета становятся более интенсивными, чем в ярком свете дня.
Медленно подкрадывается вечер. Рабочий шум уже смолк.
От воды поднимается туман. Он так легок, что не может задушить желтые огни, а делает их даже ярче. Мои шаги звенят одиноко и слишком громко. Притом, что у меня уже давно нет подковок на каблуках. Вот бы сейчас грохот стоял!
Где-то стучит одинокий ставень. Кроме этого слышу глухое громыхание, в котором безуспешно пытаюсь найти хоть какой-то смысл. От этого необъяснимого шума я даже съеживаюсь. Что же это: Кто же там так тяжело ступает? Не подкрадываются ли там, чтобы схватить меня? Напрягаю слух и очень медленно поворачиваю голову слева направо. Но все, что я улавливаю в этих шумах, является лишь повторяющимися с почти регулярными интервалами ахами и стонами. Где-то трется древесина по кранцам: движение воды переводится в звук.
На завтраке Старик снова жалуется на «компетенцию путаницы».
— Скоро больше никто не поймет, кто, за что отвечает и кто, что должен определять. Нельзя даже понять, кто сегодня играет здесь важную роль!
Никто не осмеливается произнести хоть слово. В конце концов, молчание за столом становится гнетущим. Но вот откашливается зубной врач и, сделав внезапно хитрое лицо, и дождавшись, когда несколько пар глаз устремили на него взгляд полный надежды, объявляет свою находку:
— Это всего лишь маневр, — сказала лисица, когда с нее стягивали шкуру через уши — чисто по приколу!
Несколько человек за столом решаются на ухмылку, адъютант напускает глупо-вопросительное выражение на свою кислую рожу. Очевидно, он не может представить себе какой-либо прикол над этой лисицей.
Старик сидевший опустив голову, теперь поднимает ее и гремит:
— Скоро сюда придут танки, господа! И тогда дело быстро примет другой оборот.
Дантист задерживает чашку на полпути ко рту.
— Или Вы, например, в этом сомневаетесь? — Старик спрашивает его так резко, что я не могу даже сразу понять, звучит ли его голос цинично или зловеще и коварно. Дантист сильно сжимает губы, рот его из-за этого становится таким широким, что он напоминает жабу.
Хоть бы он сказал, какую-либо, пусть незначительную пустую фразу, но нет: Он сидит со своей широкой лягушачьей пастью и только становится красным как свекла и лишь стреляет негодующим взглядом вокруг себя. Неужто дантист до сих пор не изучил своего командира флотилии?
— Любительский театр! — бормочу, когда сразу после этого выхожу из столовой за Стариком. Старик должен был услышать мои слова, однако, не реагирует.
— А кому мы действительно подчиняемся? — спрашиваю Старика, когда приходим в его кабинет.
— Начальнику военно-морского района! Я уже говорил об этом однажды! Ему также подчинена гавань, артиллерия береговой обороны и береговые зенитные батареи. И, кроме того, вся полоса обеспечения.
Повторяю для себя: военно-морские силы во Франции и Бельгии подчиняются командованию группой военно-морских сил «Вест», то есть, адмиралу Кранке. А за оборону побережья все еще отвечает Роммель? думаю тут же. Но он же ранен… Вся оборона лежит на главнокомандующем группы «Вест»: генерал-фельдмаршале Рундштедте.