— И кто должен радоваться, разрешите спросить, этому рапорту? — недоуменно интересуюсь, когда Старик замолкает и бросает на меня вопросительный взгляд. Старик выслушивает это и продолжает читать:
— «Для флотилий подлодок следует рассмотреть, как первостепенно важное задание, не оставлять противнику подлодки в Бресте. Поэтому им необходим, возможно, более полный ремонт для применения на фронте, а, в крайнем случае, и аккумуляторные подлодки и вспомогательные суда необходимо переместить временно в южную точку передовой базы. Весь становящийся излишним персонал — кадровый резерв и персонал базы — делится на группу для круговой обороны территории флотилии, и остальных, которые передаются командирам в крепости для присоединения к защите переднего края и распределения между привычными к военным действиям на суше остаточным подразделениям.»
Так как фраза «остаточные подразделения» будит во мне представление о солдатах без рук и ног, я невольно хмыкаю. Старик стягивает брови домиком и всматривается в меня наполовину недоверчиво, наполовину зло.
— «Остаточные подразделения» — звучит довольно странно! — быстро говорю.
— Так скажи лучше!
— Я бы сказал «привычные к ведению боевых действий на суше подразделения».
Там Старик театрально повышает голос:
— Подразделения! Это были однажды подразделения. То, что к нам сюда пробилось, все лишь остатки подразделений.
— Почему же ты не пишешь тогда «остатки»? — спрашиваю, сгорая от нетерпения.
— Потому что это звучало бы слишком пораженчески — вот почему.
— Ну, тогда пусть будут «остаточные подразделения», — говорю вполголоса. — А какое продолжение?
Старик выпрямляется и продолжает:
— «Личный состав в Бресте: Число не поддается оценке. Имеются небольшие подразделения артиллеристов без пушек и пехоты — от береговой обороны — из местных ресурсов — гарнизоны — комендатуры — внутри крепости. Включены в так называемый «Полк крепости» — полковника Мозеля. Костяк образует Вторая парашютная дивизия — предположительно остаток от двух полков — которые пока еще на подступах, и сильно задерживаются установленными французским подпольем заграждениями и минами на дороге.»
— Но, вот же, теперь ты употребляешь слово «остаток»: «остаток от двух полков», — указываю осторожно.
— Здесь иначе звучит, — заявляет Старик и выдерживает паузу. Чтобы не затягивать, говорю:
— Я уже понял…
— Неужто?
— Да, что все сплошная наебка, например.
— Типа, ты еще этого не знал? — бормочет Старик озадаченно. — Дальше еще забавнее, если тебе это интересно….
Я лишь кивнул, а он уже снова читает:
— «Их прибытие», то есть «Второй парашютной дивизии» — убедило нас в том, что по дороге из Бреста больше проехать нельзя. Основной состав солдат имеет опыт ведения войны на суше в России…»
Поскольку Старик снова смотрит на меня вопросительно, я говорю:
— Ну, тогда все находится под контролем. — и добавляю:
— А почему ты не пишешь, что не имеется надежных сообщений — нет данных разведки, нет самолетов?
— Здесь указано! — возражает Старик. — «Эскадрилья самолетов из Брест-Север была отозвана. Она максимально редко находилась в распоряжении для защиты подлодок, для их сопровождения!»
— Мягко сказано, я бы сказал.
— Ты так думаешь?
— Кто должен это прочитать и понять, что мы здесь совершенно sine sine? Никаких подлодок больше…, — бормочу, — зато есть два шноркеля…
Старик молча выслушивает мое причитание и зачитывает дальше:
— «Жилые помещения Девятой флотилии: три здания, новостройка Новый госпиталь. Бомбардировку не предполагаю, так как никаких значительных военных объектов для наступающего противника здесь нет. Два больших Бункера, достаточных к принятию остающегося персонала, оборудованы операционным помещением и необходимым для врачей оборудованием, медикаментами, одеялами, продовольствием и боеприпасами. Территория окружена стеной. В местах часовых по углам стены установлены противоосколочные заграждения, вырыты траншеи, установлены оборудованные пулеметные площадки. Около главного входа, вне стены, с направлением выстрела на подъездные дороги и свободную площадь перед входом, установлена полуавтоматическая зенитная пушка калибром 3,7 сантиметра для решающего боя. Вместе с тем, значительное сопротивление хорошо вооруженному противнику оказать не сможем. В частности, в случае массированного нападения.»
Старик высоко вздергивает головой, как будто бы кто-то ударил его промеж лопаток, откашливается и дает, наконец, нечто вроде официального резюме:
— «Прошу принять во внимание вышесказанное.»
— Выразительно! — изображаю мимикой признание, но не могу удержаться и подкалываю:
— А также очень пораженчески.
Старик слегка втягивает голову. Смотрит на меня с любопытством, с нетерпеливым ожиданием, однако не произносит ни слова. Я жду. Но уже в следующее мгновение изменяю тактику и, подражая тону Старика, который беспрерывно слышу от него, говорю:
— Все же, я, при всем желании, не могу представить себе, что Фюрер мог бросить на произвол судьбы своих подводников. Он их очень ценит. И еще эти опорные базы — они же имеют решающее значение в Битве за Атлантику! Полагаю, нам не следует волноваться: Ведь Фюрер не покинет своих оказавшихся в дерьме парней. Он пошлет танки…
— … и самолеты, — тут же подхватывает Старик.
— Танки и самолеты — это же, само собой разумеется! Подлец и мерзавец тот, кто сомневается в этом!
Конец представления! — готово сорваться у меня с языка. Я недооценил, как уже часто бывало, актерские способности Старика. Взяв свои инструменты, направляюсь в сторону Арсенала, чтобы нарисовать старую подлодку-ловушку для борьбы с самолетами. В конце пути вяло шлепаю мимо унылых и печальных фронтонов: серые дома со слепыми стеклами, и такими же серыми как и стены. Повсюду штукатурка осыпается большими участками, напоминающими коровьи лепешки: Дома словно паршой покрыты. Мой планшет уже становится тяжелым для меня. Не следовало отсылать машину. Но на машине здесь было бы сложно проехать: всюду валяются тросы, кабеля, всякие технические принадлежности и приспособления. Лодка, которую я ищу, лежит не в Бункере, а в глубокой балке: Она снята с эксплуатации, но, несмотря на это, скрыта маскировочными сетями против наблюдения с воздуха. Это одна из немногих лодок, у которых были успехи против самолетов: Две сбитых воздушных цели. Ценой полудюжины тяжелораненых членов экипажа. Надо собраться. Хочу изобразить ее настолько точно, насколько только возможно пером и тушью, и в любом случае используя сепию из разбавленной туши. Нужно суметь выписать каждый узел, каждое пятно в маскировочной сети. Вернувшись во флотилию, наталкиваюсь на Старика, который хочет видеть мой рисунок. Он долго всматривается в него. Затем бормочет:
— Эту подлодку U- 256 еще можно склепать. Отверстия торпедных аппаратов заварить плотным швом, нарастить обшивку двойной толщины над вмятинами — это все-таки возможно — и именно теперь, когда у верфи так мало заданий. И к тому же у нас есть шноркель….
Монолог? Или эта речь предназначается именно мне? Не знаю, к чему это мне? Циркулируют скверные слухи: На сторожевом корабле несущем боевую вахту, два человека взбунтовались и подбили экипаж на террор: Они распилили своего командира и бросили куски тела в огонь судового котла. Мятежников одолели и расстреляли прямо на борту. Потом опять сообщают, что пол-экипажа взбунтовались и попытались убежать в направлении Родины. Сторожевик преследовали, и мятеж был подавлен. Не хочу спрашивать Старика о том, есть ли в этих слухах хоть доля истины. Словно озлобленный охотник он то и дело бродит по территории флотилии и ведет себя так, как если бы был в состоянии войны и с Богом и всем миром. Как бы я хотел заглянуть за эту маску озлобленности! Какие мысли носятся в его голове? Он же не может всерьез рассчитывать на деблокирование? Вечером мы сидим в павильоне Старика, и наша беседа вращается вокруг солдатской этики.
