— Хорошо тебе говорить! Что иное может помочь нам, кроме принятия жестких и решительных мер? — Старик кричит на меня. — Мы должны, в конце концов, уяснить себе, хотим мы того или нет, что мы здесь во вражеской стране. — И затем добавляет: — Наконец, это французы объявили нам войну, а не мы им, — он говорит упрямо, как упертый подросток.

— Ну, это уж ты загнул! — отвечаю также резко.

— Мне иногда очень хочется знать, как бы ты справился в каком-нибудь деле, — горячится Старик. — Мы не должны показывать ни капли слабости, а маки; нас все бьют и бьют. Это же ясно и ребенку….

В этот момент открывается дверь в смежную комнату, и адъютант появляется в проеме двери, но вместо того, чтобы говорить, просто пялится на Старика. Старик глубоко вздыхает и, судя по виду, уже готов взорваться из-за этой выходки, но адъютант делает успокаивающий жест рукой и решительно идет мимо письменного стола Старика прямо к окну. Старик следует за ним взглядом — на лице ничего кроме недоумения. Адъютант открывает окно, и тут же в кабинет проникает шум голосов снизу.

— Это еще что за черт? — шумит Старик.

Адъютант кажется безучастным: ни следа испуга, но он делает приглашающий жест рукой к окну. Этот жест прямо-таки вырывает Старика из кресла, и секундой позже мы стоим втроем плечом к плечу у широко открытого окна. Старика словно парализовало. Я тоже не двигаюсь. Наконец, Старик издает несколько невнятных хрюкающих звуков и хрипов. Затем взрывается:

— Не верю! Просто не верю своим глазам!

Никогда еще не видел Старика таким взъерошенным. Однако, картина, открывшаяся нам с высоты птичьего полета, такая, что выведет из себя любого благопристойного христианина. Непосредственно перед нашим парадным входом стоит огромный артиллерийский седельный тягач — почти согнутый под прямым углом к прицепу и оттого выглядящий надломленным, а там блестят во всю длину два полных комплекта шноркелей! Нам также хорошо видно, что и тягач и прицеп проделали глубокие колеи в цветниках Бартля — и потому стоит такой гвалт!

— Что это еще за драндулет? — спрашиваю Старика.

— Длинный погрузчик с управляемым задним мостом. Там сзади сидит оператор и управляет задним мостом. Иначе никак не вписаться в повороты, — Старик дает разъяснение со знанием дела.

— Никогда еще такого Буцефала не видел…

— Ладно, пошли вниз! — громко командует Старик.

На лестнице слышен необычный топот сапог: адъютант, зампотылу и еще добрый десяток человек, спешат по коридору во двор. Старик решительно направляется к группе, образовавшейся вокруг обоих водителей, а я медленно обхожу огромное транспортное средство и в невольном восхищении удивляюсь: Два шноркеля, будто запасные части к этой громадине! Ну и гигант, этот шноркель! Возвращаюсь к начальной точке осмотра по всей длине и считаю свои шаги: Минимум девять метров. Ясно: Без управляемого заднего моста эта махина никогда не смогла бы пройти повороты. Это просто чудо, как им удалось вписаться в городские повороты улиц. Все-таки, они чертовски узкие в Бретани. И прежде всего здесь, в Бресте! Старик подходит ко мне и тихо говорит:

— Земляки Симоны.

Я, должно быть, посмотрел на Старика, таким дурацким взглядом, что он насмешливо ухмыляясь, рассматривает меня как какую-то невидаль.

— Французы! — теперь уже громко говорит он. И чтобы сделать для меня еще отчетливее эту новость, добавляет:

— Оба — французы, убедись!

Старик прямо-таки наслаждается тем, что я все еще ничего не понимаю.

— Они — пленные французы. Их послали одних в поездку из Германии, где-то около Бремена.

— С этими вот вещами? — спрашиваю недоверчиво. — И им сказали, что они должны ехать на этом мастодонте в Брест и передать нам здесь эти шноркели?

— Ну, им, вероятно, показали пути проезда на карте….

Старик, что, потешается надо мной? Оставляю его и приближаюсь к группе.

— Bonjour, messieurs. Comment allez-vous? — спрашиваю водителей.

— Tres bien, mon lieutenant! — отвечают дуэтом.

Какая утонченность! Час от часу не легче! Вот передо мной стоят двое худощавых мужчин, едва ли старше тридцати лет, один с черными усами и черными вьющимися волосами, другой такой же. На обоих грязные комбинезоны. Такие же простые парни, как и рабочие верфи. И им удался этот трюк? Зампотылу очевидно недоволен тем, что его прервали. Наверное, он как раз готовился их допросить. Тем лучше. Предоставляю ему поле деятельности и снова присоединяюсь к Старику, который тщательно обследует, низко приседая тут и там, мощный тягач.

— Как ты это понимаешь? — спрашиваю его, наполовину задохнувшись от быстрого подъема по лестнице, когда усаживаюсь напротив Старика в его кабинете.

— Что?

— То, что эти двое добрались до нас со шноркелями, вместо того, чтобы…

— Чудеса, да и только! Обыкновенное чудо!

— Я этого понять не могу: Мы не можем выбраться отсюда — а длинный тягач со шноркелями — прошел!

— Простое везение! Such is life, как говорят испанцы! — шутит Старик.

— Французы! — Кто бы мог подумать!

— Пленные французы, — поправляет меня Старик, — Правильные парни. Им пообещали чистые, настоящие, проштампованные документы об освобождении, и они захотели их получить.

— Если бы они просто оставили этот мощный тягач и смылись в кусты, то уже давно были бы дома.

— Так думаешь ты, своим деструктивным умишком! Они дали честное слово. Но, по-видимому, это такая максима, которую ты или не можешь понять или не хочешь.

Внезапно Старик словно оседает. И хотя он еще поблескивает от воодушевления — этот блеск уже гаснет. Я точно знаю, что его волнует: Теперь у нас есть два шноркеля — но лодки, для которых они были запрошены, давно в походе: без шноркелей.

— Такие парни сумели бы пройти сквозь стены! — глухо произносит Старик. Затем он погружается в напряженные раздумья, и, наконец, я слышу:

— Посмотрим, может быть, нам удастся оснастить, по крайней мере, одну лодку.

И тут появляется в дверях весь красный от волнения Бартль и вытягивается по струнке. Старик разыгрывает удивление и басит:

— Ну, Бартль, что это с вами?

Бартль не произносит ни слова от охватившего его волнения. Тогда Старик говорит:

— Я уже знаю! Оставьте сегодня все как есть. Я верю, что завтра вы снова приведете в порядок все, что сегодня превратилось в пыль.

— Так точно! Но…

— Никаких но! — Старик говорит так резко, что Бартль от страха опять принимает стойку смирно и затем выходит.

— Теперь пойдет к своим свиньям, — произносит Старик, — и там выплачется.

Через некоторое время добавляет:

— Или утопит свою ярость в вине… Хочешь послушать его стоны?

Авиабаза Morlaix расформирована. Из-за того, что путь на восток им закрыт, военнослужащие ВВС вынуждены теперь тоже перебазироваться в город. Удивляюсь тому, сколько «женского персонала» принимает в этом участие, но вовсе не в униформе, а в шубках и шикарных сапожках. Свои шубки дамы из-за летней жары не застегивают. Одна выглядит как Марлен Дитрих в фильме «Голубой ангел» и, судя по виду, кажется, знает это: Она не просто идет — она шагает таким же растянутым шагом на высоких каблуках, высоко неся голову и неподвижно устремив взгляд прямо перед собой. Раздается восхищенный свист признания с противоположного тротуара. Поскольку бензина недостаточно, несколько военнослужащих Люфтваффе тащат свои вещи как гражданские беженцы на тачках и гужевых повозках. Я просто обалдел от того, что все это сборище устремляется в город. Они вовсе не походят на солдат. Мне смешно думать, кем могут являться все эти люди: Старшими офицерами-интендантами, старшими церковными инспекторами, старшими заплечных дел мастерами, руководителями клистирных трубок. А еще советниками от полевой почты, советниками по транспорту, советниками имперской железной дороги, председателями различных правлений и обществ, советниками по архитектуре, членами военсоветов, советниками по топливу — вероятно, еще и руководителями службы почтовых голубей, главными распределителями всего и вся. И здесь же в более простых формах всякой твари по паре: землемеры, картографы, сборщики налогов, мастера по подбивке подков, механики пишущих машинок, полевые аптекари, тайные жандармы, активные жандармы, повстанцы, пораженцы, подрыватели устоев государства….