Помню, как покойный Новодворский прочитал его фельетон и насмешливо сказал: — «Сделай одолжение, вешайся, голубчик, кто тебе мешает. Туда тебе и дорога!». Между прочим, фельетон этот и все тогдашние статьи в «Голосе», с описанием драматургом Аверкиевым предсмертных судорог Софьи Перовской, побили рекорд трусости и фатального испуга, охватившего в марте и апреле 1881 года все либеральное русское общество, конституцию для которого старались вырвать из царских рук героические народовольцы. Правда, что не только презренный «Голос», но «Отечественные Записки» напечатали, хотя в более объективной форме, особую статью с великим соболезнованием о том, что случилось первого марта, и с осуждением «преступного деяния». Эта статья, как и все другие в этом роде писались в «Отечественных Записках» Елисеевым несколько семинарским слогом, — «стариком с двойственной душой» — говорил Салтыков.

Конечно, Гамма требовал веревку неискренно: он спасал шкуру свою и товарищей по редакции, а главным образом либеральный; орган. Это не помешало ему поэтому сохранить ореол либерала, который он всячески старался обновлять, и в каждом номере «Биржевых Ведомостей» статьи Градовского, с одной стороны, направлены были в защиту винной монополии и против биметаллизма, а с другой — содержали в себе иногда довольно колючие замечания о тех или других распоряжениях министров (не включая Витте).

Второе издание «Биржевых Ведомостей» совсем не было распространено в Петербурге, Проппер считал, и конечно благоразумно со своей коммерческой точки зрения, что надо скрывать от зорких очей цензуры те провинциальные статьи, которые попадали в это второе издание и шли вразрез со статьями первого. Следует заметить все-таки, что и во втором издании, если выбросить действия правительства, преобладало либеральное направление с земской окраской, тогда как в первом издании направление было, между прочим, либеральное, а на самом деле — оно было консервативно-либерально-биржевое.

Не прошло и года со времени скромного юбилейного торжества моего, как в один июньский вечер я, сидя у детей в верхнем этаже, увидел из окна пана Висмонта в шикарном полосатеньком спортсменском костюмчике, восседающим на новеньком с иголочки велосипеде. Он остановился у крыльца, вручил стального коня дворнику, узнал, что я наверху, и взбежал по лестнице ко мне.

— Я приятно изумлен, — начал он, — чудесной внутренней отделкой вашего маленького палаццо. Везде эмалевая краска на стенах, лестница чугунная, золотые перила, на стенах антики; ну, как возьмешь вас голой рукой?.. А между тем, Героним Геронимович, я приехал именно вас взять. Конечно — прелиминарно, и поэтому начнем прямо быка за рога, и баста: — согласны или нет?

— На что согласен?

— А я вам сейчас объясню. Во-первых, это не каприз, а необходимость. Во-вторых, это прямая выгода, в-третьих, также выгодно и для меня. В-четвертых, если вы не поторопитесь, то, в память о той дружеской помощи, которую я нашел в вашем кабинете вместе со своим личным счастьем в лице Риммы Николаевны, я сделаю так, что и вам будет выгодно. В-пятых, принимая в соображение великолепный вид вашей усадьбы, хотя и невеликой, я не сомневаюсь, что у вас имеются срочные платежи. В-шестых…

— Да перестаньте, скажите, в чем дело?

— В-седьмых… впрочем, еще не было в-шестых… Именно, сколько вы бы хотели получать в месяц жалования? А теперь, в-восьмых, и, честное слово дворянина, это уже конец: вы могли бы подписывать «Биржевые Ведомости» на условиях редактирования исключительно второго издания и постоянного сотрудничества в газете…

Предложение Висмонта в известной степени было принято мной, хотя, правду сказать, и неохотно.

Оставшись один после отъезда Висмонта, я взвесил все доводы против газетной работы и за газетную работу и пришел к заключению, пока априорному, что газетное дело ведется не так у нас, как оно должно было бы вестись, не навлекая на себя карающих громов правительственной цензуры и, однако же, ежедневно систематическим подбором, так сказать артиллерийским огнем фактов, почерпаемых даже из официальных источников и, в особенности, из достоверных сообщений корреспондентов, подтачивать и разрушать гнилые устои ненавистной современности. Достоверность же утверждать показаниями нескольких корреспондентов в роде того, как следователи ищут и находят правду путем очных ставок. Если, например, в Астраханской губернии какой-нибудь администратор берет взятки с рыбопромышленников, то об этом смело можно печатать, раз на него есть несколько жалоб в портфеле редактора; а если несколько таких взяточников обнаружено в разных других углах страны, да кстати в том или другом окружном суде или в судебной палате разбирается дело о взяточниках, то и готова целая картина одной из мрачнейших сторон текущей действительности в ряде убийственных сопоставлений не менее убийственных фактов. Этот метод фактического воздействия на общественную совесть должен быть, в конце концов, таким действительным и дать такие результаты, что самый горячий темперамент журналиста найдет себе удовлетворение, не прибегая к жалким словам и громким фразам, за которые газету всегда бьют по шапке.

Меня удерживало одно: первое издание «Биржевых Ведомостей», расходившееся в городе в незначительном количестве, но уже стяжавшее себе дурную славу. Проппер одно время прибегал к шантажу, объявляя в биржевом отделе газеты те фирмы, которые отказывались печатать объявления, некредитоспособными. Делал он это ловко, между строк. В банках его называли револьвером. На бирже — зайцем. Когда на другой день опять приехал ко мне Висмонт за «прелиминарным» ответом, я спросил его — правда ли, и он откровенно оказал, что правда.

— Постольку, поскольку это было несколько лет назад. Всякому же овощу свое время! Теперь — и в помине нет. Проппер начинает пользоваться уважением в торговом мире. Он страшный пролаз, я не спорю с вами, но он уже понимает, что можно получить благодарность от бразильской делегации и расхвалить ее кофе, который действительно хорош, но нельзя бесплатно омеблироваться на счет Гостиного Двора; к тому же не секрет, что Проппер взял хорошее приданое за своею женой. Поверьте, во «второе издание» он совсем не будет вмешиваться, так как оно в биржевом отношении его нисколько не интересует.

Да и первое издание мы решили оберегать от какого бы то ни было пятна. Есть же большая разница между «Биржевыми Ведомостями» и «Петербургскою Газетою», и это не «Новое Время». Между прочим Проппер торопится и предупреждает вас, что если вы прелиминарно согласны и всё обдумали, что вы хотели обдумать, и да — решили, то он сам приедет к вам сегодня. Повторяю, не промахнитесь. Он не человек, а спрут.

Проппер приехал на извозчике и, войдя ко мне в мой флигелек, озабоченно попросил поскорее выслать извозчику рубль, чтобы не платить лишнего за простой.

— У меня принцип беречь копейку, — объявил он мне с приятной улыбкой на толстых, закопченных сигарою, губах.

Он не изменился за десять лет, с тех пор как я в первый раз встретил его, но в манерах его была самоуверенность, и он себя держал «с достоинством».

— Вы знаете уже, по какому делу я приехал к вам, и вам известно, что второе издание «Биржевых Ведомостей» так или иначе поставлено на рельсы и двинуто Дмитрием Александровичем Линевым. Но к этому прибавлю, что дальнейшее его сотрудничество я считаю, между нами сказать, уже бесполезным для газеты, и, как мне со всех сторон говорят, и я сам это вижу, публицистик он дурного тона. Всё кричит да бьет себя в грудь, да требует благородства от становых приставов, да если церковь пошатнулась за старостью, обвиняет в нерадении высшую администрацию, и о пустяках льет кровавые слезы. Он, конечно, имеет в своем распоряжении много благородных слов, но очень шумит и нервничает! Дайте покой!

— Вы хотите, чтобы я…

— Чтобы вы, — прервал меня Проппер, — были самостоятельным редактором второго издания «Биржевых Ведомостей», с контролем над первым изданием, и чтобы фельетоны ваши печатались хотя бы через день, захватывая общественные вопросы. Ведь это я предлагал вам еще полгода назад.