Однако ей удалось объяснить ему, что следом за нею идти нельзя; она за руку привела его к скале с глубокой расщелиной, спускавшейся прямо к морю; часто она оплакивала здесь свои невзгоды, а случалось, и спала, когда солнце палило слишком сильно; ловко и опрятно она украсила камни расщелины разноцветными покрывалами из крыльев бабочек, а на палки, сложенные крест-накрест, постелила тростник, и получилось ложе; в большие и глубокие раковины она вложила цветы, словно в вазы, и подливала воду, чтобы букеты подольше не увядали: а вокруг поставила еще множество безделушек либо из рыбьих костей и ракушек, либо из тростника и палок, простых, но таких изящных, что они многое говорили о хорошем вкусе и умении принцессы.

Изумленный принц решил было, что это и есть ее жилище. Не в силах выразить словами свое восхищение, он уже полагал, что лучше всю жизнь любоваться ею, нежели принять предназначенную ему по рождению корону.

Насильно посадив его, чтобы удержать здесь, пока сама принесет поесть, она освободила волосы от стягивавшего их шнурка и им привязала его за руку к ложу, а затем ушла; он умирал от желания последовать за ней, но побоялся вызвать ее недовольство; тут грустные мысли, от коих его отвлек было вид принцессы, вновь его охватили. «Где я? — спрашивал он себя. — В какие края меня забросила судьба? Мои корабли погибли, мои люди утонули, у меня ничего нет; и вместо обещанной короны я ищу пристанища на одинокой скале! Что же со мной будет? Кто живет в этих краях? Судя по той, что спасла меня, это должны быть боги; но страх, как бы я не последовал за ней, и этот грубый и варварский язык, такой странный в устах столь прекрасных, заставляют меня опасаться чего-то еще более зловещего, нежели все произошедшее!» Затем он со всем возможным тщанием воскрешал в уме несравненные прелести юной дикарки: его сердце воспламенялось, он с нетерпением ожидал ее возвращения, и ее отсутствие представлялось ему страшнейшим из зол.

Она вернулась так быстро, как могла; нежные чувства, пробужденные принцем, были столь новы для нее, что она и не думала их стыдиться; только все благодарила небо за его спасение из морской пучины, заклиная уберечь юношу от опасности вблизи людоедов. Она так быстро несла тяжелую поклажу, что по возвращении ей пришлось сбросить тяжелую тигриную шкуру. Она села, принц устроился у ее ног, обеспокоенный ее недомоганием; ему несомненно было хуже, чем ей; наконец, отдохнув, она показала ему принесенные ею яства, — четырех попугаев и шесть белочек, запеченных на солнце, клубнику, вишню, малину и другие фрукты; а еще — тарелки из кедра и сандала, ножи из камня, салфетки, очень мягкие и удобные, из больших листьев, раковину для питья и еще одну, наполненную вкусной водой.

Принц самыми разными жестами выражал благодарность, а она с нежной улыбкой давала ему понять, что ей очень приятно. Но настал час расставания, она показала, что уходит, и оба, вздыхая и скрывая слезы, украдкой принялись плакать. Вдруг принц громко вскрикнул и бросился к ее ногам, моля ее остаться: она ясно понимала, чего он желал, но оттолкнула его, приняв суровый вид; и он понял, что поневоле придется привыкнуть слушаться ее.

Сказать по правде, он провел ужасную ночь, да и принцесса — ничем не лучше. Вернувшись в пещеру к людоедам и людоедикам, глядя на ужасного людоедушку и думая о том, что это чудовище станет ее мужем, она вспоминала о красоте чужеземца, с которым только что рассталась, и ей хотелось броситься в морскую пучину. Притом она еще и очень боялась, как бы Сокрушилло и Истязелла, учуяв запах человечинки, не отправились прямиком к скале, чтобы сожрать принца.

Эти тревоги не дали ей глаз сомкнуть: на рассвете она помчалась к берегу, неся с собой попугаев, обезьян и дрофу, фрукты и молоко — и все самое лучшее. Принц так и не раздевался; борьба с морем измотала его, и он задремал только к утру.

— Что же это, — воскликнула она, будя его, — с тех пор как мы расстались, я только о вас и думаю, а вы, вы можете спать?

Принц слушал ее, ничего не понимая; но потом, в свою очередь, заговорил и он.

— Какая радость, милое дитя, — все повторял он, целуя ей руки, — какая радость вновь видеть вас! Мне кажется, с тех пор как вы ушли, прошла целая вечность.

Долго он так изливал свои чувства, совсем забыв, что она его не понимает, а когда вспомнил — грустно вздохнул и замолчал. Она воскликнула в ответ, что здесь, в расщелине, его могут найти Сокрушилло и Истязелла; что оставаться тут нельзя, и хотя она умрет с тоски, если он уйдет, — но уж лучше это, лишь бы его не съели; то есть она заклинает его бежать. Ее глаза наполнились слезами; она с мольбой протянула к нему руки; он ничего не понял и только в отчаянии бросился к ее ногам. Но она так часто указывала ему на дорогу, что он, сообразив, о чем речь, жестом ответил, что скорее умрет, нежели покинет ее. До глубины души тронутая его привязанностью к ней, она изящно преподнесла ему и золотую цепочку, и то бирюзовое сердечко, которое повесила ей на шею королева-мать. Однако восторг, испытанный от такого проявления благосклонности, не помешал ему прочесть надпись, выгравированную на камне:

Его изумлению не было границ; он знал, что маленькую погибшую принцессу звали Любима; сомнений не оставалось — сердечко принадлежало ей; оставалось выяснить, была ли принцессой прекрасная дикарка или же ей просто досталось украшение, выброшенное морем. Он необычайно пристально вглядывался в Любиму; и чем больше смотрел, тем больше убеждался и по ее чертам, и по нежности душевных порывов, что дикарка — это его кузина.

Она с удивлением наблюдала за ним: вот он поднимает взор к небу, словно воздавая ему хвалу, вот глядит на нее со слезами на глазах, берет за руки и целует их в искреннем порыве; вот горячо благодарит за дар, только что ему поднесенный, но, вернув цепочку, дает понять, что предпочел бы один ее волосок; и хоть не без труда, а удалось ему его заполучить.

Так прошло четыре дня: с утра принцесса приносила еду и была с ним сколько могла; и время проходило как один миг, хотя они и не имели удовольствия беседовать друг с другом.

Однажды вечером, вернувшись поздно и ожидая ворчания жуткой Истязеллы, она была весьма удивлена, что ей обрадовались и пригласили к столу, заставленному фруктами; она попросила разрешения взять несколько штук. Сокрушилло сказал, что они все для нее; их собирал ее жених-людоед, и теперь пришло время осчастливить его: он желал, чтобы через три дня она стала его женой. Какие новости! Что могло быть ужаснее для прекрасной принцессы? Она думала, что умрет от страха и печали, но предпочла скрыть свои чувства и лишь попросила немного отсрочить свадьбу.

— И почему я до сих пор не съел тебя? — завопил в ответ разъяренный Сокрушилло.

Бедная принцесса с испугу упала в объятья Истязеллы и людоедушки, который очень ее любил и так умасливал Сокрушилло, что наконец все-таки утихомирил его.

Любима ни на миг не сомкнула глаз, с нетерпением дожидаясь наступления дня; на рассвете она уже была у скалы и, увидев принца, стала горько стенать и проливать потоки слез. Тот от удивления застыл на месте; за четыре дня его любовь к Любиме возросла сильнее, чем обычно бывает за четыре года. Как только ни старался он узнать, что с ней такое! Она же, видя его муки, не знала, как объяснить ему. Наконец уложила в прическу свои длинные волосы, надела на голову венок и, коснувшись руки Любима, знаками показала, что на его месте будет другой, — так он понял, какое несчастье ему угрожает — ее собираются выдать замуж.

Он едва не умер у ее ног. Оба не знали, где укрыться от беды, и плакали, протягивая друг к другу руки и тем показывая, что скорее умрут, чем расстанутся. Она пробыла с ним до вечера, но на обратном пути, идя в нежданно сгустившейся темноте по глухой лесной тропке, наступила на большую колючку, насквозь пронзившую ей ногу. К счастью для принцессы, оттуда было недалеко до пещеры; когда она добралась до нее, вся нога была в крови. Сокрушилло, Истязелла и людоедики кинулись ей на помощь и, вытащив колючку, растерли травами больное место, и она легла; но как бы ей ни было больно, больше всего тревожилась она за своего принца. «Увы, — говорила она себе, — завтра я не в силах буду прийти. Что же он подумает? Должно быть, что я не смогла воспротивиться своему замужеству. Но кто же теперь будет его кормить? Он пойдет искать меня — и пропадет; если послать к нему людоедушку — о том узнает Сокрушилло; в любом случае он погиб». Так, проливая горькие слезы, она уж было встала чуть свет и хотела выйти, да не смогла — ее рана еще не зажила; зато Истязелла, увидев, что она куда-то собралась, пригрозила, что, сделай та еще хоть шаг, она ее сожрет.