Он встал так рано, что весь извелся от нетерпения, когда же снова ее увидит; тут, осмотревшись, заметил он приготовленный холст и краски; сразу же вспомнил, что принцесса говорила Абрикотине о своем портрете; и, не теряя ни минуты (ибо он рисовал лучше самых превосходных мастеров), сел перед большим зеркалом и изобразил самого себя; потом на том же холсте нарисовал и овальный портрет принцессы, воображая ее так живо, что ему не нужно было видеть ее, чтобы сделать первый набросок; красоту принцессы он еще и незаметно приумножил. А раз он и за работу-то взялся только чтоб угодить ей, то и портрет вышел как нельзя лучше: на полотне он стоял коленопреклоненный и держал в одной руке портрет принцессы, а в другой — свиток, на котором было написано: В моем сердце она еще краше.

Когда принцесса вошла в кабинет, то с удивлением обнаружила там портрет мужчины; с еще большим изумлением разглядела она на картине и саму себя, а слова, написанные на свитке, дали ей обильную пищу для любопытства и мечтаний. Будучи здесь одна, принцесса не знала что и подумать о таком необычайном приключении; но она убедила себя, что это любезность Абрикотины; оставалось лишь выяснить, не был ли портрет этого рыцаря всего лишь игрой ее воображения; она вскочила и кликнула ее. Дух, в красной шапочке, был уже в кабинете, сгорая от любопытства увидеть дальнейшее.

Принцесса велела Абрикотине взглянуть на картину и сказать, что она о ней думает. Девушка вскрикнула, едва только посмотрев:

— Уверяю вас, сударыня, что это тот самый великодушный незнакомец, коему я обязана жизнью; да, это он, никаких сомнений: его лицо, его фигура, волосы и весь облик.

— Ты притворяешься удивленной, — сказала принцесса с улыбкой, — но ведь это ты его сюда поставила.

— Я, сударыня? — ответила Абрикотина. — Клянусь вам, что никогда в жизни не видела эту картину; да и не дерзостью ли было бы прятать от вас вещь, которая вас интересует? И каким чудом она могла попасть в мои руки? Я не умею рисовать, и в этих местах не появлялся ни один мужчина. Между тем он нарисован рядом с вами.

— Я охвачена страхом, — сказала принцесса, — должно быть, его принес какой-то демон.

— Сударыня, — промолвила Абрикотина, — да уж не Любовь ли это? Если вы того же мнения, осмелюсь дать вам совет: давайте сейчас же его сожжем.

— Как жаль! — вздохнула принцесса. — Мне кажется, эта картина весьма украсила бы мой кабинет.

Она молча любовалась ею. Но Абрикотина настаивала: принцесса должна сжечь предмет, попавший сюда не иначе как по волшебству.

— А эти слова: В моем сердце она еще краше, — спросила принцесса, — мы что же, сожжем и их?

— Не нужно жалеть ничего, — ответила Абрикотина, — даже ваш портрет.

Она тотчас побежала за огнем. Принцесса подошла к окну, не в силах больше смотреть на портрет, который так тронул ее сердце, но Дух, не желая мириться с тем, что его творение сожгут, улучил минутку, чтобы схватить его и убежать, оставшись незамеченным. Едва он покинул кабинет, как она обернулась, чтобы еще раз посмотреть на этот волшебный портрет. Каково же было ее удивление, когда его там больше не оказалось! Она искала по всем углам; вернулась Абрикотина, принцесса спросила ее, не она ли только что убрала картину. Девушка ее заверила, что нет; и это последнее происшествие окончательно их напугало.

Спрятав полотно, Дух вернулся; ему было так приятно видеть и слышать свою прекрасную принцессу; каждый день он ел за ее столом вместе с Васильком, хотя того это и не радовало; однако и Дух не очень-то был доволен, поскольку до сих пор не посмел ни заговорить, ни показаться — а как же заставить себя полюбить, ежели ты невидимка.

Принцесса очень ценила всяческие изысканные пустяки — они рассеивали ее сердечную тоску. Однажды, сидя в окружении своих нимф, она сказала им, что с радостью посмотрела бы, что за наряды носят дамы при разных дворах, чтобы самой одеваться изящней всех. Этого было достаточно, чтобы Дух облетел весь свет. Нацепив красную шапочку, он оказался в Китае, накупил там самых красивых тканей и запомнил, какие платья там носят; потом полетел в Сиам и то же сделал там; за три дня успел побывать в четырех концах света; по мере того, как пополнялась его ноша, он возвращался во Дворец Тихих Удовольствий и прятал в кабинете все, что принес. Собрав бесконечное число диковин (деньги для него ничего не значили, и его роза поставляла ему их без конца), он купил пять или шесть дюжин кукол и одел их в платья, какие носят в Париже, — а это такое место на земле, где мода в особом почете. Куклы, разнообразные и несравненные по великолепию, Дух расставил в кабинете принцессы.

Когда она туда вошла, ее удивлению не было границ: в руках у каждой был подарок — часы или браслет, бриллиантовая пуговица или ожерелье; а самая красивая держала сверток. Принцесса его раскрыла и нашла там портрет Леандра; воспоминание о первом изображении помогло ей узнать второе. Она громко вскрикнула, затем, глядя на Абрикотину, сказала ей:

— Что же за оказии такие с некоторых пор происходят в этом дворце: то птицы обладают здравым умом, то, кажется, стоит мне лишь загадать желание, чтобы оно исполнилось; дважды попадается мне облик того, кто вырвал тебя из рук похитителей; а тут еще и ткани, бриллианты, вышивка, кружева и нескончаемые диковины. Кто же это — фея ли, демон — и где тот, кто потрудился оказать мне столь приятные услуги?

Услышав такое, Леандр бросил к ногам принцессы следующие стихи, написав их на табличках:

Эти таблички для письма так сверкали золотом и драгоценными камнями, что принцесса тут же их заметила; она открыла их и с крайним изумлением прочитала написанное.

— Так, значит, этот невидимка — чудовище, — рассудила она, — раз он не смеет показаться. Но если бы он и впрямь был ко мне привязан, ему хватило бы деликатности не показывать мне столь трогательный портрет: ах, нет, он меня не любит, раз подвергает мое сердце такому испытанию, или мнит о себе слишком много и уж точно лучше, чем он есть.

— Я слышала, сударыня, — ответила Абрикотина, — что духи состоят из огня и воздуха, у них нет тела, а действуют лишь их душа и воля.

— Я этому очень рада, — ответила принцесса, — такой возлюбленный не потревожит моей спокойной жизни.

Обрадованный тем, как занимает ее его портрет, Леандр вспомнил, что у принцессы есть любимый грот, где она бывает каждый день; там собирались воздвигнуть статую Дианы, а пока стоял пустой пьедестал. Он встал на него, пышно разодетый, надев лавровый венок и взяв лиру, на которой играл лучше Аполлона[52], и с нетерпением ждал, когда явится принцесса. Сюда она приходила помечтать о незнакомце — рассказ Абрикотины вместе с увиденными на холсте приятными чертами Леандра лишили ее покоя: она полюбила одиночество, утратив веселость нрава, что несказанно удивляло ее нимф.

Войдя в грот, принцесса пожелала остаться одна; нимфы удалились, каждая на отдельную тропинку; она же бросилась на ложе из дерна, вздохнула, уронила несколько слезинок; прошептала что-то, но так тихо, что Дух ничего не расслышал. Он надел красную шапочку, чтобы она не увидела его раньше времени, затем снял, и она заметила его с крайним удивлением; поскольку он продолжал стоять в позе статуи, то она, и приняв его за таковую, смотрела с тревогой, однако не без удовольствия; но, как ни изумило ее нежданное зрелище, а радость победила страх, и эта фигура, неотличимая от живой, уже не так пугала ее, когда принц, тронув струны лиры, наконец пропел такие слова: