Он мечтательно шептал эти строфы, как вдруг камень неистово закачался, затем приподнялся, и из черных недр земли вышла старая хромая карлица, опирающаяся на костыль. Это была фея Угрюмья, злюка не лучше Ворчуньи[388].

— Поистине, каким надо быть бесцеремонным, чтобы усесться на мой камень, принц Алидор! — воскликнула она. — Даже не знаю, что мешает мне тотчас же сбросить тебя с обрыва в море, дабы ты уразумел, что если даже феи и не смогут сделать тебя еще счастливей, чем ты есть, то уж обрушить град страшных несчастий на твою голову им вполне по силам.

— Сударыня, — ответил ей немало удивленный принц, — я знать не знал, что вы живете в камне, а то бы непременно проявил уважение к вашему дворцу.

— Напрасно ты теперь рассыпаешься в извинениях, — продолжала она. — На вид уродлив, а в душе самонадеян, — ты заслужил муки, и я желаю насладиться тем, как ты будешь страдать.

— Увы! Так в чем моя вина? — воскликнул он.

— Не знаю, да и знать не хочу, — ответила старуха, — но буду помыкать тобой, как если бы знала.

— Как же сильна ваша ненависть ко мне! — сказал он. — И, если бы не тайная надежда на покровительство небес, я постарался бы предотвратить все беды, что вы сулите мне, навеки покинув белый свет.

Угрюмья, что-то злобно проворчав, вошла обратно под камень, и вход закрылся.

А опечаленный принц так и стоял, не смея больше сесть на камень. Ему вовсе не хотелось иметь дело с этой зловещей карлицей.

— Чувство переполняло меня, я возомнил себя слишком счастливым, и вот мне в наказание послана эта крохотная фурия. Что она сделает со мной? Ах! Верно, гнев ее будет направлен не на меня, а на красавицу, которую я люблю. Дельфин, Дельфин, умоляю, приди и утешь меня.

Только он так сказал, как Дельфин показался из прибрежных волн.

— Что вы желаете, друг мой? — спросил он.

— Я пришел поблагодарить тебя за то добро, что ты мне сделал, — ответил Алидор. — Ведь я женился на Ливоретте и поспешил сюда, чтобы поделиться с тобою счастьем, но фея…

— Я все знаю, — перебил его Дельфин. — Это жестокая Угрюмья, всем известная беспримерным коварством и капризным нравом. Если кто-то счастлив и доволен, в ней беспричинно вспыхивает злобная досада. Хуже, однако, то, что ей дана большая власть и над людьми, и надо мной, и она намерена чинить препятствия моим благим делам.

— Вот странная Угрюмья, — ответил Алидор, — чем я вызвал ее неудовольствие?

— Как! Вы же человек, — воскликнул Дельфин, — так вам ли удивляться несправедливости, царящей среди людей? Да ведь у вас этого и в мыслях нет; а вот будь вы рыбой — тогда другое дело. Мы-то в нашей соленой империи не столь беспристрастны, и сил уже нет смотреть, как жирные рыбы пожирают маленьких рыбешек — ведь даже ничтожной селедке в морских глубинах подобают те же самые гражданские права, что и огромному киту.

— Перебью тебя, — ответил принц, — но только, чтоб спросить: могу ли я признаться Ливоретте в том, что я ее супруг?

— Наслаждайся настоящим, — сказал Дельфин, — и пока что не спрашивай о будущем.

С этими словами он ушел под воду, а принц стал кенаром и полетел к своей милой принцессе, которая уже повсюду его искала.

— Ах, негодник! — воскликнула она, как только заметала его. — Долго ты еще будешь изводить меня своими причудами? Я боюсь тебя потерять, ибо, если так случится, умру от огорчения.

— О нет, моя Ливоретта, — возразил он, — я останусь при вас навсегда.

— Кто может поручиться, — продолжила она, — что ты не попадешь в коварные ловушки или не угодишь в чьи-нибудь сета? А если это будут сета, расставленные для тебя прекрасной любовницей?

— Ах, право, обидно мне слышать подобное! Вижу, что вы совсем меня не знаете.

— Прости, Биби, — улыбнулась она, — просто я слышала, что верностью жене не принято хвалиться, и с тех пор, как ты стал мне мужем, страшусь перемены твоих чувств.

Кенар находил удовольствие в таких разговорах, доказывавших ему, что принцесса и впрямь влюблена в него. Но любила она его лишь в образе птички, и это ранило принца в самое сердце.

— Я обманул ее, — пожаловался он Дельфину, — позволительно ли такое? Я знаю, что противен принцессе, что облик мой безобразен, и все мои изъяны перед ней как на ладони. Куда уж мне надеяться, что она захочет такого мужа, — но волей-неволей именно я им и стал. Настанет день, когда она узнает правду, — и как мне тогда избежать ее горьких упреков? Как объяснить обман? А если я впаду в немилость, то умру с горя.

Но Рыба возразила:

— Влюбленные не говорят так, как ты; если б они все размышляли подобно тебе, то не видал бы свет ни похищенных любовниц, ни ревнивых красавиц. Лови мгновенье, ибо вскоре для тебя наступят иные времена, пожалуй, похуже нынешних.

Тут принц Алидор совсем огорчился: понял он, как досадил фее Угрюмье тем, что сел на камень и потревожил ее покой, и взмолился, чтобы Дельфин, как и прежде, не отказывал ему в добрых услугах.

А во дворце только и говорили о том, как бы выдать принцессу замуж за молодого и красивого принца, чьи богатые владения простирались неподалеку от королевства. Оттуда прибыли послы просить ее руки. Король принял их со всеми почестями, но эта новость глубоко встревожила Алидора. Он поскорей помчался на берег моря, где встретился с Рыбой и поведал ей о своих опасениях:

— Вот видишь, в каком безвыходном положении я теперь оказался. Мне придется либо уступить Ливоретту другому и навсегда утратить ее, либо открыться ей и, быть может, потерять на всю оставшуюся жизнь.

— Я не могу препятствовать Угрюмье в ее коварствах, — сказал Дельфин. — Я опечален не меньше вашего и сострадаю вашим мукам. Мужайтесь! Пока что не могу вам сказать ничего больше, но все ж не забывайте иногда рассчитывать на мое доброе участие.

Принц поблагодарил его от всей души и вернулся к своей принцессе.

А она тем временем сидела в окружении фрейлин и жаловалась на тошноту. Одна из дам поддерживала ее голову, другая держала за руку. Принц, еще не превратившийся в кенара, не посмел подойти к ней, как ни обеспокоило его плохое самочувствие Ливоретты. Она же, едва заметив его, сразу улыбнулась, забыв о недомогании.

— Алидор, — обратилась она к нему, — боюсь, я умру, а это весьма досадно теперь, когда приехали послы. Ведь я слышала столько лестных слов о принце, попросившем моей руки.

— Как, сударыня! — воскликнул Алидор с принужденной улыбкою. — Разве вы забыли, что уже выбрали мужа?

— Вы говорите о Кенаре? — ответила она. — О, я знаю, что он не будет на меня в обиде — этот брак не повлияет на те нежные чувства, что я к нему питаю.

— Сомнительно, однако, чтобы он смирился с необходимостью делить вас с кем-нибудь еще.

— Ничего, — отвечала она, — ведь я мечтаю быть владычицей большого королевства.

— Но ваша птичка вам, сударыня, уже подарила королевство, — возразил Алидор.

— Поистине прелестная империя, — расхохоталась принцесса, — крохотный кусочек леса с жасминовой полянкой: это подарок разве что для пчелки или коноплянки; ну а я-то совсем другое дело.

Фрейлины принцессы, испугавшись, как бы сей длинный разговор не утомил ее, попросили Алидора удалиться. Они уложили Ливоретту в постель, и Биби тотчас прилетел прощебетать ей песенку, полную упреков в неверности. Так как недомогание было легким, она нашла в себе силы пойти к королеве. Но с этого дня тошнота стала преследовать ее: принцесса быстро утомлялась, стала вялой и худой, вид еды вызывал у нее отвращение. Уже прошло несколько месяцев, но никто так и не знал, что с ней делать. Еще больше огорчала весь двор настойчивость послов, торопивших со свадьбой. Наконец королеве нашли искусного врача, который мог бы исцелить ее дочь. За ним отправили карету, строго-настрого запретив что-либо рассказывать ему о ее знатности, дабы он не стеснялся говорить правду. Когда прибывшего врача повели к принцессе, королева решила спрятаться прямо в ее спальне, желая обо всем услышать собственными ушами. Доктор же едва приступил к осмотру, как на его лице уже засветилась довольная улыбка.