Весть о случившейся беде незамедлительно разнеслась по дворцу. Поднялся переполох, и прибежавшие в спальню слуги и придворные, в крайнем изумлении увидев умирающую Зелониду, захотели было спасти ее, но разъяренный принц преградил им путь к своей жертве. Когда же на зов прибежала королева, он рассказал ей о том, что заставило его так ужасно поступить с несчастной принцессой.

Поневоле заплакала тогда королева.

— Мои сомнения подтвердились, — говорила она. — Я предсказывала подобный исход. Те беды, что неотступно следуют за каждым вашим браком, должны наконец излечить вас от любовной лихорадки. Нет больше сил видеть, как свадьба кончается скорбным погребением.

Вепрь молчал, погруженный в свои думы. Он лег спать, но не мог сомкнуть глаз, размышляя о своей несчастной доле. В глубине души он сокрушался и винил себя за смерть двух прелестных созданий, ибо страстное чувство к обеим до сих пор мучило его.

— Ах я несчастный горемыка! — сетовал он своему верному молодому другу из придворных. — Ни разу в жизни не испытал я милых прелестей любви. Стоит лишь заговорить о троне, как все досадуют, что на нем воссядет страшное чудовище и что именно оно будет владеть столь прекрасным королевством. Если я хочу разделить свой трон с бедной девушкой — та не замечает своего счастья и ищет способ поскорее свести меня в могилу. Ищу ли утешения у матери с отцом — так те гонят меня от себя, и я читаю у них в глазах отвращение. Как мне совладать с отчаянием? Как быть? Во мне зреет желание покинуть двор. Я убегу в лесные чащи и буду там жить, как подобает кабану. Наскучило мне притворяться галантным кавалером. Никто в лесу не станет упрекать меня за уродство, никто не скажет, что, дескать, я страшнее всех зверей. Там я стану их королем — ведь я, как-никак, наделен разумом; это поможет мне завоевать первенство. Моя жизнь в кругу лесных зверей станет спокойней, не то что при дворе, где все мне льстят, грубо заискивая. И если какая-нибудь кабаниха и станет моей женою, то уж наверное не заколется ножом и не станет душить меня шелковой петлей. Что ж, вперед! Бежим в леса, и не нужна мне корона, раз все считают, что я ее недостоин.

Наперсник же, принявшийся было всячески отговаривать его от столь необычного решения, в конце концов согласился, видя, как тот страдает от ударов Судьбы. И однажды ночью, когда позабыли выставить охрану вокруг дворца, кабан убежал далеко в лесные чащи, никем не замеченный, и зажил там так, как приличествует кабанам.

Сей шаг, причиной коего явилось бесконечное отчаяние, тронул сердца короля и королевы, и они снарядили охотников на поиски принца; но куда там — было поздно. Как смогли бы узнать его? Впрочем, удалось схватить пару свирепых кабанов, которых, пренебрегая опасностями, доставили во дворец; однако они принесли столько хлопот и наделали такого ущерба, что было решено больше не совершать подобных ошибок. По королевству издали указ о запрете охоты на кабанов, чтобы по ошибке ненароком не убить принца.

Перед тем как убежать в лес, Вепрь пообещал своему фавориту иногда присылать письма и даже захватил с собой письменный прибор. С тех пор у городских ворот иногда и впрямь обнаруживали письмо на имя этого молодого господина, нацарапанное нетвердым копытом. Это немного утешало королеву: весточка от сына означала, что он жив. Мать Исмены и Зелониды горько скорбела об утрате дочерей, ведь с их смертью все ее грандиозные планы рассеялись как дым; отовсюду на нее сыпались упреки в том, что лишь угрозами она заставила их согласиться на брак с Вепрем, так что обеих девушек погубило ее непомерное честолюбие. Королева стала с нею скупа на любезности. Тогда мать решила поселиться в деревне с единственной оставшейся дочерью — Мартезией, которая была еще краше сестер и полна столь нежного очарования, что глаз не отвести. Однажды, прогуливаясь в лесу с двумя служанками, она увидела в двух шагах от себя огромного кабана. Испуганная прислуга пустилась наутек, оставив ее одну. Мартезию же охватил такой ужас, что она не смела пошевелиться: ноги будто приросли к земле.

Вепрь, — а это был не кто иной, как он, — сразу признал ее и, видя, как она дрожит, понял: красавица умирает от страха. Вовсе не желая пугать ее еще больше, он промолвил:

— Не бойтесь, Мартезия; я слишком вас люблю, чтоб причинить зло. Теперь лишь в вашей воле принять от меня добро. Вам должно быть известно, чем ваши сестры отблагодарили меня за любовь, каким я подвергся оскорблениям. Я по-прежнему признаю, что заслужил их ненависть своим упрямством, желанием любой ценой завоевать их сердца, склонить насильно к замужеству. Но с тех пор, переселившись в лес, я понял, что сердце рождено быть свободным, и нет ничего слаще свободы. Звери здесь счастливы, ибо никто их ни к чему не принуждает. Не знал я раньше правил лесной жизни, теперь же знаю — как и то, что сам предпочел бы смерть браку поневоле. И если бы утихомирились некогда разгневанные мною боги, если бы они смогли расположить вас ко мне, Мартезия, поверьте, что я бы с радостью связал с вами свою судьбу. Но увы! Что я говорю? Возможно ль, чтобы вы последовали за чудовищем в леса, чтоб жить в темной пещере?

Пока Вепрь держал эту пламенную речь, Мартезия полностью оправилась от страха и смогла ему ответить.

— Как можно, господин? — воскликнула она. — Слыханное ли дело — видеть вас в состоянии, столь мало подобающем вашему высокому происхождению! И часа не проходит, чтобы ваша матушка не пролила слезу о ваших злоключениях.

— Злоключениях, говорите вы? — перебил Вепрь. — Не называйте так лесную жизнь; решение мое твердо, хотя и стоило больших усилий. Но дело сделано, былого не вернешь. Поверьте, юная Мартезия, вы вряд ли обретете при дворе полное счастье. Есть в жизни более заманчивые радости, чем светский блеск, и я готов вам повторить сто раз, что мы могли бы вдвоем познать их, захоти вы только стать дикаркой, как я, и жить среди зверей.

— Но почему бы вам не вернуться туда, где вы желанны и все еще любимы? — спросила она.

— Все еще любим? — воскликнул он. — Нет, нет, люди не любят принцев, отмеченных клеймом позора, превратившихся в несчастных изгнанников. От них ждут благодеяний, и если они не способны угодить людям, то их обвиняют во всех смертных грехах и ненавидят еще сильнее. Но что же это я заболтался! — вдруг воскликнул он. — Пройди сейчас мимо медведь, или лев, или кто другой из моих соседей, — если они станут свидетелями нашей беседы, мне несдобровать. Итак, решайтесь же и приходите в лес, желая лишь одного: провести лучшие дни вашей жизни в глухом уединении с несчастным чудовищем, который, обладая вами, обретет долгожданное счастье.

— Вепрь, — ответила она, — я не имела оснований любить вас до этого дня. Если б не вы, мои милые сестры сейчас были бы со мною рядом. Мне нужно время, чтобы принять столь необычное решение.

— Вы просите отсрочку, чтобы предать меня?

— Нет, на это я не способна, — продолжила она, — и обещаю никому не говорить, что встретила вас здесь.

— Так вы вернетесь? — спросил кабан.

— Не сомневайтесь, — ответила она.

— О нет! Мать не отпустит вас; ей наговорят, что в лесу вам попался свирепый кабан. Пойдемте же со мною, Мартезия, пойдемте сейчас.

— Куда вы ведете меня? — воскликнула она.

— В глубокую пещеру, — ответил он, — где течет родник, чистый как алмаз, чьи берега покрыты вечнозеленым мхом и молодой травкой и где печальным эхом отдаются жалобные песни влюбленных и покинутых пастухов.

— Так вот где мы будем жить, — спросила она, — и там меня растерзает кто-нибудь из ваших хищных братьев. Они придут к вам в гости, заметят меня, тут и наступит мой черед прощаться с жизнью. Затем моя бедная мать в отчаянии пошлет людей на поиски, и мое тело найдут в окрестных лесах…

— Пойдемте же, куда желает ваше сердце, — ответил он, — мои приготовления не займут много времени.

— Что ж, согласна, — ответила она, — хотя признаюсь, что мой-то багаж потяжелее будет; мне понадобятся и платья для жарких дней и непогоды, и разные ленты, и кружева, и драгоценности.