Едва он произнес эти слова, как Дандинардьер снова со всей силы сжал клещи, отчего мэтр Робер побледнел и лишился дара речи. Виконт с приором только посмеялись над таким необычным способом отстаивать свою правоту. Однако надо было успокоить враждующие стороны, поэтому они попросили Дандинардьера заключить перемирие, разжать клещи и наконец открыть дверь. Мэтр Робер, едва освободившись, тут же поковылял прочь, угрожая закидать суды кляузами и доносами на такого злостного должника.

Наш мещанин с удовлетворением отметил, что впервые в жизни ему удалось прогнать врага с поля битвы, и так возгордился, что, забыв о своем домашнем облачении, предстал перед почтенной публикой в сорочке и сапогах, с клещами на плече, словно Геркулес с палицей[359].

— Вы так разгневаны, — сказал приор, — не боитесь, что вам станет плохо?

— Я ничего не боюсь, — гордо парировал тот, — даже смерти, будь она хоть до зубов вооружена смертоносными стрелами.

— То, что сейчас произошло, — серьезно заметил виконт, — свидетельствует о вашей отваге. Однако мне кажется, что вам следует заплатить бедняге, — ведь он не так-то богат.

— Да он плут, и сам должен заплатить мне за все доставленные неприятности! — воскликнул Дандинардьер. — Я и без него вылечусь, а этот негодяй хотел ободрать меня как липку.

— Проявите великодушие, будьте немного щедрее, и все образуется, — сказал приор, — это не его вина, ведь он невежда, как и многие. Даю вам дружеский совет: не упрямьтесь же и соблаговолите дать ему несколько пистолей.

— Смеяться изволите, господин приор, — ответил Дандинардьер, — не для того я приехал из Парижа, чтобы меня водили за нос какие-то провинциалы, ведь я за свою жизнь не раз участвовал в судебных тяжбах и всегда выходил победителем под бой барабанов и со знаменами.

— Да-да, именно так, — подхватил Ален, тоже прикидываясь храбрецом, — нам еще не такие рыбы попадались на крючок: хозяину — покрупнее, мне — помельче.

— Братец Ален, — промолвил виконт, — уж если окажешься под судом, так нечего изворачиваться, а не то последствия будут плачевными.

— Да в чем дело-то? — удивился слуга. — Я ничего не видел, все происходило через кошачью лазейку, а я совсем и не хотел подавать хозяину клещи, от которых пострадала нога мэтра Робера. Ха! Пусть только попробует заявить на меня в суд, я ему покажу, как надо защищаться. У меня дядя был прокурором в одной богатой сеньории, уж я настрочу куда надо.

— Держитесь, дети мои, — весело сказал виконт, — перед вами современные Александр и Бартоло[360], нападающие вдвоем на мэтра Робера. А я, сторонник мирного разрешения споров, пожалуй, схожу за оливковой ветвью и заодно переоденусь.

— Я же прилягу, — заявил наш коротыш-мещанин, — а то этому негодяю удалось привести меня в ярость спозаранку.

На этом и разошлись.

Никогда еще наш Дандинардьер не испытывал такой огромной радости при мысли о совершенных подвигах. И долго еще он морочил голову своему слуге.

— Учись, — вещал он, — как надо поступать, чтобы ставить на место дерзкого выскочку. Горе, горе тому, кто меня разозлит!

И слуга несколько раз повторил за ним, словно эхо:

— Горе, ох, горе тому, кто встанет у нас на пути.

Хотя Ален и не заметил ничего нового в поведении хозяина, теперь он смотрел на него с куда большим уважением.

— Признаться, сударь, — заговорил он осторожно, — не ожидал, что вы так легко преодолеете страх перед господином Вильвилем и, без сомнения, теперь сочтете благоразумным не ввязываться с ним в драку.

— Какая давняя ссора, — ответил наш герой, — мог бы и не напоминать мне о ней, я уверен, что этот разорившийся дворянчик поразмыслил и решил не подставлять мне под нос свою шпагу.

— А не желаете ли вы, сударь, помериться с ним своей?

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Дандинардьер, — мужества у меня хоть отбавляй, я уж устал повторять. Но как вспомню о том приключении, случившемся со мной на берегу моря, о том дьяволе, который как две капли воды походил на человека и бросил мне этот треклятый вызов, так меня в дрожь и бросает. Словом, Ален, лучше уж ты иди на бой, а мне несподручно как-то.

— Увольте, сударь, — запротестовал Ален, — не такой уж я простак! Вы хотите меня отправить прямо в пасть волку, а потом эта бестия, если она и впрямь бестия, унесет меня вместе со всеми потрохами, башмаками и платьем за тридевять земель. Вы полагаете, сударь, что, если у бедного Алена нет столько пистолей, сколько у вас, он их меньше уважает? Хотя, по правде, одно золотишко не приносит счастья, надо еще иметь здоровье, иначе придется отдать богу душу. Вот пойду я сражаться с этим волшебником, а он возьми и начни меня колоть своей шпагой: укол раз — долой глаз, два укол — в горле ком, а на третий раз и прямо в самое сердце, и вы вправду думаете, что после этого мне будет хорошо?

— С чего ты взял, пройдоха, что Вильвиль с тобой так обойдется? — вспылил Дандинардьер.

— Да кто же поверит, что нет? — возразил Ален. — Разве демоны не превосходят добрых фей по силе колдовства? Вы, верно, забыли прекрасную сказку, которую нам читали вчера, где яблоки пели будто соловьи, птицы разговаривали словно ученые, и вода танцевала как наши пастухи? И после этого я не вправе опасаться за свою голову?

— Странный ты все-таки малый, — ответил Дандинардьер, — изводишь и себя и меня, и все понапрасну. Тут и Вильвиль-то ни при чем вовсе. Ступай-ка ты спать, возмутитель спокойствия, а мне дай насладиться моей победой.

— Спите сами, сударь, — сказал Ален и, отдернув шторы, сел к окну, выходившему на большую дорогу.

Целый час слуга сидел и ловил мух — своих заклятых врагов, как вдруг заметил, что мимо на коне проезжает Вильвиль. Тот случайно поднял голову и заметил его в окне. От своего друга, барона де Сен-Тома, он знал, что одно его имя приводило мещанина и слугу в неописуемый ужас. Сие приключение сулило ему прекрасную забаву, и, дабы подтвердить свою репутацию заносчивого вояки, он выхватил пистолет, сделав вид, что хочет пристрелить Алена.

— Эй, сударь, — крикнул ему слуга, умоляюще сложив руки, — прошу вас, одумайтесь, вы совершаете ошибку, я не держу на вас зла за те тумаки, что вы мне недавно надавали.

Вильвиль мрачно помалкивал, продолжая держать слугу на мушке, и тот занервничал еще больше.

— Сдается мне, что вам так и хочется кого-нибудь пристрелить, — решился он наконец сказать, — подождите-ка здесь, я сейчас разбужу своего хозяина, пусть лучше это будет он, а не я. Ему, конечно, это не понравится, но тут уж делать нечего.

С этими словами он принялся тянуть спящего Дандинардьера за руку.

— Сударь, — звал он его, — потрудитесь встать, под окнами вас ждет человек, который хочет непременно вас видеть.

Тот вскочил и, спросонья кое-как набросив на плечи домашнее платье и поспешно засунув ноги в сапоги, подбежал к окну. Боже милостивый, что за картина предстала его глазам! Направленное прямо на него дуло пистолета в руках грозного Вильвиля! Не последовав примеру слуги и не тратя времени на то, чтоб расточать врагу пустые любезности, он, не долго думая, опрометью бросился под кровать. Его охватил такой страх, что он, сам не зная как, сжался между полом и днищем своего ложа, хотя ему вряд ли удалось бы туда протиснуться в иных обстоятельствах, не угрожай ему дуло пистолета…

Под кроватью рассудок постепенно вернулся к нему, и он почувствовал, что не может пошевелиться, — такой тяжелый вес давил на него сверху. Осознав всю опасность положения, коротыш Дандинардьер попробовал выбраться.

Предприняв несколько безуспешных попыток, он прекратил возиться: низкая и слишком тяжелая кровать никак не поддавалась.

— Ален, — закричал он, — умираю, помоги!

Но верный слуга не слышал хозяина: он уже успел поднять шкаф, который по ночам опускал на пол, чтобы на нем спать, спрятался внутрь и теперь изо всех сил держал дверцы изнутри обеими руками, как будто это временное убежище могло спасти его от всех напастей; притом был так поглощен этим занятием, что не замечал содранных ногтей и не чувствовал боли.