Королева провела полдня в крайнем беспокойстве.

«Если он слышал меня, — думала она, — возможно ли столь жестокое равнодушие? А если не слышал — что же делать, чтобы услышал?»

Больше диковинок у нее не было; драгоценности, конечно, красивы, но, чтобы раззадорить любопытство Краплёны, нужно было нечто иное. Флорина разбила еще одно яичко — оттуда появилась карета из блестящей стали, изукрашенная золотом и запряженная шестью мышами; кучером был розовый крысенок, а форейтор тоже из крысиной породы, серой масти. В карете сидели четыре марионетки, попроворнее и поумнее тех, кого показывают на ярмарках Сен-Жермен и Сен-Лоран[29]. Они выделывали удивительные номера, особенно две маленькие цыганочки, так отплясывавшие сарабанду и пас-пье, что куда там самому Леансу[30]. Королева пришла в восторг от этого нового чуда некромантии. Она тихонько дождалась вечернего часа, когда Краплёна выходила на прогулку, и тогда уселась в глубине аллеи и пустила галопом мышей, которые везли карету с крысятами и марионетками. Эта новинка так потрясла Краплёну, что она принялась не переставая кричать:

— Милашка-Замарашка, Милашка-Замарашка, хочешь пять золотых за карету да мышиную упряжку?

— Спросите всех ученейших мужей королевства, сколько может стоить такое чудо, и я послушаюсь их мнения.

Краплёна, во всем властная да упрямая, отвечала:

— Не надоедай мне, грязнуля, а говори сразу цену!

— Еще одну ночь поспать в Каморке Эха, — сказала королева, — вот все, о чем я прошу.

— Да иди уж, поспи, чучело гороховое, не откажу тебе! — отвечала Краплёна и, повернувшись к дамам из свиты, сказала: — Вот ведь безмозглая, такие редкости задаром отдает.

Этой ночью Флорина говорила еще нежнее, но так же тщетно — ведь король не забывал принимать свой опий. А лакеи судачили меж собой:

— Эта крестьянка, не иначе, помешанная — что это она там бормочет всю ночь?

— А между тем, — возражали другие, — речи-то ее умные и страстные.

Флорина с нетерпением ждала рассвета, чтобы узнать, тронула ли ее речь короля. «Как! Этот варвар глух к словам моим! Он уже не слышит свою дорогую Флорину — а я-то имею слабость все еще любить его! Заслуживаю я, стало быть, его презрения!» — но все было напрасно, она не могла излечиться от любви. У нее оставалось последнее яичко, разбила она его — а оттуда появился пирог; в него запекли шесть птичек, обложенных ломтиками сала, прожаренных на славу и очень лакомых. При этом птички чудесно пели, гадали по руке, а в медицине смыслили больше самого Эскулапа[31].

Королева была в восторге от этой замечательной вещицы. Взяла она свой говорящий пирог и отправилась в переднюю к Краплёне. Пока она там поджидала, подошел к ней один из королевских лакеев и сказал:

— А знаете, Милашка-Замарашка, кабы король не пил сонных капель, он бы от ваших причитаний глаз не сомкнул!

Тут уж Флорина перестала удивляться, что король ее не слышит; порылась в торбе и сказала:

— По мне, пусть бы и вовсе не спал! А вы, если нынче не дадите ему этого снадобья, то получите все эти жемчуга да бриллианты!

Лакей тут же согласился и дал слово сделать, как она хочет.

Тут показалась Краплёна. Она увидела королеву, которая притворилась, будто собирается есть пирог.

— Что это ты тут делаешь, Милашка-Замарашка? — спросила Краплёна.

— Сударыня, я ем астрологов, музыкантов и медиков, — отвечала Флорина. Тут же птицы запели лучше сирен, а потом закричали: «Подайте нам золотой, расскажем, что было, что будет, чем душа успокоится». А та утка, что солировала, прокричала громче всех:

Краплёна, которую это чудо поразило больше всех прежних диковинок, закричала:

— Провалиться мне на этом месте, что за чудо-пирог! Хочу, чтоб он был мой! Ну-ка, Милашка-Замарашка, говори, чего за него просишь?

— Как обычно, — отвечала королева, — поспать в Каморке Эха.

— Так и быть, — сказала Краплёна милостиво (уж больно она обрадовалась чудо-пирогу). — Да вот тебе пистоль[32] в придачу.

Флорина, довольная как никогда, — ведь теперь она надеялась, что король наконец услышит ее, — поблагодарила и откланялась.

Как только пришла ночь, отправилась она в Каморку, того только и желая, чтобы лакей слово сдержал и вместо сонных капель дал королю другое питье, от которого тот глаз бы сомкнуть не смог. Едва все во дворце заснули, как начала она свои обычные жалобы.

— Скольким опасностям подвергалась я, пока искала тебя, — говорила она, — а ты меня избегаешь и на Краплёне жениться собираешься. Что же я тебе сделала, чтобы ты все свои клятвы забыл? Помнишь ли, как ты в птицу превратился, и как добра я была с тобой, да как нежно мы беседовали? — и повторила все, что они говорили тогда друг другу, — доказательство, что ничего для нее не было дороже этих воспоминаний. Король не спал; он ясно слышал голос Флорины, каждое слово различал и все никак в толк взять не мог, откуда слова эти доносятся. Однако в сердце его, изнывающем от нежности, с такой живостью возник образ его несравненной принцессы, что он снова ощутил всю боль расставания, как в ту ночь, когда ножи изранили его в ветвях кипариса. Он заговорил в ответ:

— Ах, принцесса! Как жестоко поступили вы с влюбленным, который вас обожал! Возможно ли: вы пожертвовали мною ради наших общих врагов!

Флорина слышала все и поспешила ответить; тут она и сказала, что, соблаговоли он повидаться с Милашкой-Замарашкой, все тайны ему тут же разъяснятся. Услышав это, король, сгорая от нетерпения, позвал одного из лакеев и спросил, нельзя ли поскорее Милашку-Замарашку привести к нему. Лакей отвечал, что нет ничего проще, ведь она ночует в Каморке Эха. Король не знал, что и думать. Как было поверить, что прекрасная принцесса Флорина могла переодеться грязнулей-простолюдинкой? И если у Замарашки голос королевы и все их секреты ей ведомы — значит, она и есть Флорина? В таких раздумьях король поспешно оделся и спустился по потайной лестнице в Каморку Эха; дверь королева изнутри замкнула, но у него были свои ключи ото всех комнат во дворце. Флорина предстала ему в легком платье из белой тафты — она прятала его под безобразными лохмотьями; ее прекрасные кудри рассыпались по плечам; она лежала на кровати, на которую лампа бросала лишь тусклый свет из угла каморки.

Король вошел; любовь возобладала над обидой, и, стоило ему узнать возлюбленную, как бросился он к ее ногам, омыл ее руки слезами и едва не умер от радости, боли, от тысячи разом нахлынувших мыслей.

Не меньше него была взволнована и королева. Сердце ее сжалось, не давая вздохнуть; она молча, не отрываясь, глядела на короля; когда же снова смогла заговорить, упрекать уже не было сил; от счастья, что снова видит его, забыла она все свои жалобы и горести. Наконец все им стало ясно, во всем они друг перед другом оправдались. Нежность взаимная вспыхнула жарче прежнего, и единственным, что омрачало их счастье, была фея Суссио.

Но в это мгновение верный друг волшебник явился влюбленным вместе с одной знаменитой феей, а именно — с той самой, что подарила Флорине четыре яичка. После первых приветствий и поздравлений волшебник и фея сообщили, что заключили ради них союз, и теперь Суссио им не страшна, ничем она дальше навредить им не сможет, так что они могут не мешкая заключить брак.

Отрадно было волшебнику и фее видеть счастье двух сердец. Едва рассвело, как весть об их свадьбе разнеслась по дворцу, и Флорина очаровала всех. Новость долетела и до Краплёны; она помчалась к королю, и каково же было ее удивление при виде прекрасной соперницы! Только хотела уродина рот открыть, чтобы обругать Флорину, как волшебник и фея превратили ее в крапчатую хрюшку, так что и имя осталось при ней, и характер ее ворчливый, и голос визгливый. Захрюкала она, заворчала, да и побежала под всеобщий хохот на скотный двор.