— Ага! — радостно воскликнул он, после того как несколько раз перечитал свое творение. — Вот письмо, которое, по правде сказать, не стоило мне особых усилий, но тем не менее великолепно. Вижу, не потерял я еще слог, так восхищавший всех при дворе и выделявший меня из серой массы.

— Меня так смутила та легкость, — сказал барон, — с какой вы сотворили этот подлинный шедевр, что сейчас я почти в ярости. Да, сударь, я бы скорее выпил чернила, съел перо и бумагу, чем смог бы написать такое даже за месяц. Какое счастье обладать остроумием.

— Хо! Хо! Хо! — засмеялся наш мещанин. — Не хвалите меня так, мой дорогой барон, а то я слишком возгоржусь. Тем не менее, признаю, мне чрезвычайно нравится сравнение с оптическим стеклом. Вот что называется новизной мысли.

— Еще и возвышенностью, — молвил барон.

— Вы чувствуете неуловимую игру слов: «зарешеченные», «за решеткой» — никакие другие слова не передадут ситуацию точнее, — продолжал коротыш Ла Дандинардьер. — Не скрою, в некоторых вещах я непревзойденный гений. Давайте же запечатаем письмо так, чтобы оболочка соответствовала его великолепному содержанию. Здесь нужен зеленый шелк и печатка; та, что лежит у меня в кармане, сюда прекрасно подойдет. На ней выгравирована женщина, облокотившаяся на якорь и вскармливающая грудью маленького Амура, девиз же гласит: Надежда питает Любовь.

— Припоминаю, — сказал г-н де Сен-Тома, — что у меня где-то была похожая.

— Откуда бы она к вам ни попала, эмблема эта всегда была моей, — отрезал Ла Дандинардьер. — Ею восхищался весь двор. Сам король приказал выгравировать ее, и все остальные печатки казались посредственными, если не были похожи на мою.

— Охотно вам верю, — продолжал барон. — В вас столько пылкости и воодушевления, что вы можете справиться с задачей куда более сложной. Однако сомневаюсь, чтобы у госпожи де Сен-Тома имелся обычный шелк.

— Не имеет значения, — заявил Ла Дандинардьер, — лишь бы он был зеленого цвета, мне этого достаточно.

Господин де Сен-Тома вышел от нашего мещанина и отправил на поиски шелка гасконца, который не осмеливался войти из страха, что Ла Дандинардьер узнает в нем своего злого духа.

Тот перерыл двадцать разных ящиков и наконец решил пойти в дом к дочерям барона. Гасконец объяснил, что раненый дворянин ищет зеленого шелка и воска, чтобы запечатать письмо. Молодые особы, обрадовавшись предлогу зайти к Ла Дандинардьеру, ответили:

— На нас не рассчитывайте. У нас нет ни шелка, ни воска.

Гасконец продолжил свои поиски, расспрашивая всех в господском доме, а две прекрасные девы меж тем прокрались за деревьями в саду, чтобы мать их не заметила. С собой они несли маленькую черепаховую шкатулку, инкрустированную изящными листьями из серебра, в которую положили воск, сверкающую пудру, золоченую бумагу и отрезы шелка всех цветов и оттенков. Они вошли в комнату Ла Дандинардьер а и приблизились к его кровати, прежде чем отец, стоявший спиной к двери, успел их заметить. Наш чудак тем не менее узнал сих особ с первого взгляда и, живо заворочавшись в кровати, принялся вопить:

— Дорогу! Дорогу принцессам!

Барон уже подумал было, что Ла Дандинардьер совсем тронулся умом, однако шорох заставил его обернуться. Увидев дочерей, он застыл в изумлении.

— А вот Виржиния и Мартонида, — наконец сказал он. — Пришли вас проведать. Наверняка узнали, что я у вас.

— Батюшка, — ответила старшая, — нам сообщили от вашего имени, что молодому гостю понадобился шелк, чтобы запечатать письмо. Мы принесли ткань.

Ла Дандинардьер молчал, сконфуженный такой любезностью. Тысячи мыслей роились в его голове. Он думал, что полюбил высочайшую особу, и вот теперь приходилось спуститься на несколько ступеней. Он сочинял письмо, обращаясь к Их Высочествам, но разве такое обращение приличествовало провинциальным барышням? Его снедало глубокое разочарование, что письмо не получит должных восхвалений. Он был так воодушевлен любовной интригой и тем, что отыскал себе наперсника среди знати, а обнаружилось, что последний приходится отцом его возлюбленной. Все это, по его мнению, теряло флер тайны и принимало другой оборот — впору было отчаяться. Ла Дандинардьер, однако, был страшно рад вновь увидеть очаровательных незнакомок. Поспешность, с которой они устремились к нему в комнату, весьма льстила его тщеславию и нежным чувствам. Все это так его взволновало, что он потерял дар речи.

Барон, с самого начала знавший, что письмо предназначалось его дочерям, теперь помог Ла Дандинардьеру выйти из затруднительного положения. Он радостно заявил, что более не сомневается в достоинствах Виржинии и Мартониды — столь прекрасными они ему показались, что он не хочет лишать своих дочерей возможности услышать самое галантное письмо из всех написанных за последнее столетие, ведь у них достаточно вкуса, чтобы почувствовать красоту пассажей. Прекрасные девы только и ждали мига, когда можно прийти в полный восторг от письма; восхитившись «оптическими кристаллами», они принялись наперебой восклицать:

— О! Как красиво! Какая глубина мысли! Какая утонченность! Возможно ли, право, так писать!

Все это время Ла Дандинардьер поправлял ночной колпак, сконфуженный тем, что лежит с перевязанной головой. Он вдруг схватил свой шлем, лежавший рядом на стуле, и хотел было его надеть, чтобы, как он выразился, выглядеть более пристойно в присутствии молодых особ. Барон не смог сдержать раскатистого смеха от этой новой причуды и не стал мешать нашему мещанину пытаться напялить на себя шлем, хотя голова явно не проходила в него из-за намотанных на нее бинтов.

— Примите, по крайней мере, мое почтение, — сказал тогда Ла Дандинардьер.

— Мы так вам признательны, сеньор, — ответила Виржиния. — Боюсь, мы вас стесняем, поэтому поспешим удалиться.

— О, прекрасные светила! — вскричал наш мещанин, снова принимаясь за свою галиматью. — Вы желаете погрузить мое обиталище во тьму своим затмением? Сеньор, — продолжил он, повернувшись к барону, — умоляю вас, уговорите сих богинь остаться.

— Нет, — отказался барон, — вам пришлось так долго напрягать голос, что я корю себя за это. Отдохните немного, вы ранены, и за вами нужен уход. А сейчас мы уйдем, и обещаю, что вы больше не увидите мэтра Робера: мы найдем другого лекаря.

Отец и дочери уже собирались выйти, но тут Ла Дандинардьер сказал:

— Не откажите мне хотя бы в нескольких книгах. Чтение облегчит боль от разлуки с вами, и я вполне здоров для такого занятия.

— Я вам пришлю, — молвила Мартонида, — сказку, которую сестра закончила вчера вечером. Она насчет…

— Счет? — возразил наш мещанин. — Нет, мне не нужен счет. Мои управляющие каждый день приносят мне много счетов…

— Но такого вы еще не слышали, господин рыцарь, — подхватила Виржиния. — Эти сказки нынче в моде, все их читают[293]. И я, провинциалка, претендуя на остроумие, не упускаю возможности отправить свои небольшие сочинения в Париж. Как бы я была рада, если бы сказка вам понравилась! Тогда бы не осталось сомнений, что люди знающие оценят ее.

— Я уже ценю вашу сказку, о прекрасная Виржиния, — отвечал наш коротыш Дандинардьер, поняв свою оплошность. — Завтра же прикажу отправить ее ко двору, если вы находите, что она удалась. Я знаком с пятью-шестью принцессами, которые позволяют мне им писать и восхвалять их в стихах.

— Ах! Что вы говорите? — воскликнула Мартонида. — Вы пишете стихи? Я без ума от стихов. Прочтите же что-нибудь!

— Это будет не сейчас, — уточнил барон, подталкивая дочерей к дверям, — вы только впустую болтаете и можете оказаться причиной смерти моего дорогого друга.

Они вернулись в домик в саду и тут же послали служанку отнести сказку странствующему рыцарю. Тот, польщенный их добротой, все-таки не смог долго читать из-за недомогания и поспешил послать за приором. Это немало всех взволновало — разнесся слух, что больному хуже, и каждый счел своим долгом его навестить. Он, однако, был так спокоен, что все решили — ложная тревога. Приор спросил, чего он хочет, и Ла Дандинардьер, показав принесенную ему тетрадь, попросил облегчить его страдания приятным чтением. Так приор начал читать эту сказку.