Маркиз же был так очарован портретом, что попросил разрешения оставить его себе на денек.
Оставшись один, он рассмотрел его с необычайным удовольствием и вниманием, начиная даже завидовать сыновнему успеху. «Какое счастье, — говорил он себе, — нравиться столь милой особе! Однако, — продолжал он, — о чем это я думаю? Зачем женить на ней моего сына? Я и сам еще не так стар, чтобы отказываться от брака. Надо будет разузнать побольше об ее характере, тогда я и решусь окончательно».
Он послал за доном Фернаном и, похвалив его выбор, расспросил о нраве его возлюбленной. Испанец приукрасил историю так, как это свойственно влюбленным, добавив и блеск своего природного красноречия, так что маркизу и расспрашивать не пришлось: сын обо всем рассказывал сам и, еще не подозревая, что за беды себе готовит, с удовольствием наблюдал, с каким вниманием слушает его отец. Он даже видел в этом самое счастливое предзнаменование и почти не сомневался в своем счастье, уже зная, что граф Фуэнтес ему не откажет, и потому продолжал всячески расписывать прелесть своей избранницы, дабы окончательно убедить маркиза не медлить со свадьбой. Отец обещал порадеть его любви и вскоре принести счастливые вести. Дон Фернан пришел в восторг и благодарил его с горячностью, сообразной тому счастью, на какое теперь уповал. Он сразу же написал письмо Леоноре, где рассказал ей о положении дел, — оно было передано ей кузеном, вопреки бдительности графини.
Пока дон Фернан и его возлюбленная тешились радужными надеждами, граф Фуэнтес, измученный письмами жены, приехал в Аспеньяс, чтобы успокоить ее вновь вспыхнувшую ревность. Дон Фернан, узнав об этом, тут же сообщил отцу; тот же, коротко знакомый с графом, послал ему записку, в которой просил разрешения переговорить с ним где-нибудь вне его дома; они назначили встречу у одного из общих друзей.
Они любезно поприветствовали друг друга, после чего маркиз сказал графу:
— Я приехал испросить свидетельства вашей дружбы и, со своей стороны, предложить таковое и вам; просьба моя могла бы удивить вас, если бы сам предмет, о котором идет речь, не был так способен творить чудеса; итак, я пришел просить у вас в жены милую Леонору, чья красота и юность в силах омолодить меня настолько, чтобы я не стал ей противен; отдайте ее за меня, сударь, а дабы еще теснее соединить наши дома, выдадим за моего сына прелестную Матильду.
Граф Фуэнтес отвечал на эту просьбу с радостью столь учтивой, что маркизу не оставалось желать ничего лучшего. Они обнялись, дав друг другу слово, но, хотя между ними дело и было уже слажено, решили пока держать его в секрете.
Граф Фуэнтес не преминул поговорить об этом с супругой, чтобы заручиться ее согласием, однако попросил пока ничего не говорить дочерям, полагая, что они и без того согласятся с любой отцовской волей. Маркиз же Толедский, вернувшись в Кадис, сообщил дону Фернану, что все устраивается наилучшим образом и тот скоро будет счастлив, но в детали вдаваться не стал, так что сын ничего не подозревал о злой шутке, которую с ним сыграл отец. У обоих были причины для нетерпения, и оба торопили день свадьбы. Дон Хайме, чья страсть к Матильде была не слабее страсти дона Фернана к Леоноре, осмелился поторопить маркиза Толедского испросить для него ее руки, чтобы обе сестры могли выйти замуж одновременно; старый маркиз поостерегся открыть ему истинное положение дел, поступив наоборот — обещав свое деятельное участие в этом деле. И все же, опасаясь, как бы его плутая в отношении сына и его друга не раскрылась раньше, чем следовало, он старался ускорить возвращение Леоноры и Матильды в Кадис. Граф Фуэнтес, скучавший в деревне, был только рад предлогу вернуться с семьей в места более приятные.
Нелегко долго скрывать предательство от таких проницательных людей, как дон Фернан и дон Хайме; в конце концов они и раскрыли его — но каково же было им узнать этакую новость?! Все неистовство страстей, какое только могут породить отчаяние, любовь и гнев, всколыхнулось в их сердце. Невозможно описать состояние дона Фернана, когда он осознал, что предметом его ярости и целью мщения оказался родной отец.
— Увы! — говорил он дону Франсиско. — Не его, но себя должен я покарать: ведь я сам показал ему портрет моей возлюбленной, сам слишком подробно расписал все ее совершенства: да можно ли было рассчитывать, что, увидев и услышав все это, он сумеет остаться равнодушным? Разве стрелы Любви поражают не в любом возрасте? О чем же думал я, несчастный, заставляя его любоваться столь чарующей особой?
Но после грустных мыслей его вдруг охватывала ярость, и он вопрошал:
— Могу ли простить того, кто хочет отнять у меня все, что я люблю? Нет, нет, уважение, почтение, отныне я не хочу и слышать о вас — и скорее умру, чем уступлю свою любимую.
Дон Хайме, не отягощенный столь священными обязательствами, готовил мщение, сообразное нанесенному ему оскорблению. Оба кавалера знали, что Леонора и Матильда должны вернуться завтра. Они попросили дона Франсиско выехать им навстречу, чтобы предупредить о происходящем. Тот согласился, зная, однако, как будет раздражена его тетка, которой он тщетно посылал записки с извинениями за историю с маврами; тем не менее он не преминул передать Леоноре письмо дона Фернана, где говорилось следующее:
Избыток моей скорби превышает все, что я мог бы выразить словами. Отец мой, обожаемая Леонора, хочет лишить меня надежд, похитить у меня ваше сердце, жениться на вас. С тех пор, как я узнал эту ужасную новость, я не владею собой, не помню себя, не знаю, что делать, и лишь вы одна можете избавить меня от навалившихся горестей. Позволите ли вы мне отвезти вас в такое место, которое станет убежищем нашей любви? В этом единственное наше спасение от столь внезапных бед. Однако, сударыня, если вы откажетесь, мне останется лишь искать смерти.
Дон Франсиско застал графиню за последними приготовлениями к выезду из Аспеньяса; в той суматохе, какая всегда сопровождает сборы в дорогу, ему удалось переговорить с кузинами. О боже! Как горько было им узнать эти новости, сколь неожиданные, столь и роковые; это был удар грома среди ясного неба.
— К чему так горевать? — сказал им дон Франсиско. — Разве вы не понимаете, что, стоит вам согласиться, и дон Фернан с доном Хайме избавят вас от ненавистного брака? Но для этого вам следует войти в роль и в Кадисе казаться веселыми и довольными. Поступите так — и, ручаюсь вам, все пойдет наилучшим образом.
— Ах, дорогой кузен, — отвечала ему Леонора, — вы нас успокаиваете, а ведь в такой беде всего можно опасаться; однако же я решилась последовать вашим советам и, как сумею, скрыть свою скорбь. Возвращайтесь же в Кадис и, умоляю вас, уверьте дона Фернана, что я согласна сделать все по-вашему.
— Передайте от меня то же дону Хайме, — прибавила Матильда, которой тот прислал нежнейшее письмо. — Убедите же его, что ни моя рука, ни мое сердце никогда не будут принадлежать никому другому.
— Этого недостаточно, — перебил дон Франсиско, — вы должны написать им, а я передам ваши распоряжения.
Леонора тут же написала следующую записку:
Дон Франсиско расскажет вам, как мне тяжко. И, сознаюсь, вряд ли я смогла бы вынести все эти беды, если бы не тешилась надеждой на успех Вашего замысла; одобряю его, сударь, и с радостью последую за Вами на условиях, которые не нарушат моего целомудрия и подобающих приличий.
В записке Матильды для дона Хайме было всего несколько слов:
Не ждите от меня красноречивых жалоб, я сражена ударом, поразившим Вас, а истинная скорбь обычно нема. Но, поскольку мы доведены до крайности, верьте, что я помогу Вам в Ваших замыслах, чтобы судьбы наши соединились навсегда.
Дон Франсиско отправился в Кадис, где его с нетерпением ожидали оба поклонника его кузин, безмерно обрадованные решением великодушных барышень. Последние прибыли, пока кавалеры отдавали необходимые распоряжения перед бегством. Сестры сумели скрыть свое неудовольствие, столь естественное в подобной ситуации.
