Сняв со стражника одежду, Намаз переоделся. Повесил патронташ на плечо, винтовку взял в руки. Если бы не следы ударов плетью, любой встречный принял бы его за одного из нукеров хакима.

Заперев казихану снаружи, Намаз спокойно, не спеша вышел во двор. В конюшне, находившейся у самых ворот, стоял на привязи конь Мирзы Кабула. Намаз вывел его на улицу, сел верхом:

— Чу, мой конь! Человек умирает только раз!

В Джаркишлак, понятно, ехать было нельзя: во-первых, на дорогах грязь непролазная, конь будет еле ползти. Во-вторых, искать, само собой, начнут там. В Лайиш ехать опасно: очень уж малолюдная дорога, одинокого всадника сразу заметят. Лучше всего отправиться в Самарканд. Коли проскочить Каршинский арык, начнется Акдарья, а там ищи-свищи: кругом тугаи, камышовые заросли…

Так размышлял Намаз, погоняя коня. Однако говорят же, если животное не похоже на хозяина, то поганым подохнет. Конь, как и Мирзо Кабул, был маленьким, слабосильным. Под тяжелым и громоздким Намазом он вскоре вспотел, стал задыхаться. Идет, старается, копыта далеко вперед выбрасывает, а сам еле-еле двигается.

«Понимаю тебя, бедняга, устал, — думал Намаз, с опаской следя за конем, — ну, потерпи, милый, еще немного, совсем немного осталось…»

А тем временем сзади уже показались вытянутые в стремительную цепь преследователи. Кони под ними не шли, а летели, вытянув морды вперед, как стая горных орлов.

Намаз резко повернул коня вправо и стал спускаться в почти высохший анхор[33]. Здесь можно, конечно, защищаться, даже как-то укрыться, но ненадолго. Анхор может стать и капканом. Нет, надо выбираться на холм.

Бросив коня в анхоре, Намаз стал карабкаться, придерживаясь за кусты верблюжьей колючки, на большой песчаный холм. До вершины он добрался в считанные минуты, а там, вздохнув свободнее, кинулся под прикрытие кустарников. Отсюда хорошо просматривалась дорога, по которой приближались преследователи. Намаз вгляделся: двое всадников, кажется, из полицейских — хвосты их коней обрезаны коротко, остальные — нукеры Мирзы Хамида. Чей-то конь оказался всех проворнее — шел впереди.

Намаз на всякий случай перезарядил винтовку, пересчитал патроны. Их было вполне достаточно, но Намаз все же решил: «Пройдут мимо — стрелять не стану».

Мчавшийся впереди джигит натянул поводья.

— Здесь он свернул, братцы!

Но не успел он закончить, как вместе с конем рухнул на землю. Затем свалился следовавший за ним нукер.

Намаз чувствовал себя недосягаемым: холм, на котором он находился, был неприступен, так как залезть на него можно было лишь с одной стороны, и это место хорошо простреливалось. Но самое главное — в душе Намаза не было ни капельки страха. Он чувствовал себя свободным, а это удесятеряло его силы.

Нукеры, несколько отступив, затеяли совет. Вскоре они привязали коней к длинной веревке на расстоянии метра-полутора друг от друга, а сами, успокоенные, что кони не разбредутся, начали спускаться, держась друг за другом, в анхор.

Пока преследователи, стреляя беспорядочно и бесприцельно, лезли на песчаный холм, Намаз успел перебраться на противоположную сторону его и ловко спуститься по почти отвесной стене. Намаз взлетел на переднего в связке коня и выстрелил наугад в сторону пологого склона. Лошадиный «поезд» во весь опор понесся прочь.

Тугаи на правом берегу Кипчакарыка погружены в сон. Луна еще не взошла, и потому ночь кажется особенно темной, а звезды яркими и очень близкими.

Где-то в беспредельных чащах тугаев нет-нет раздается протяжное завывание волка, всхрапывает дикий кабан. С озерца вблизи, шумно хлопая крыльями, поднялась стая уток. Кони замирали, заслышав волчий вой, а потом снова с хрустом принимались жевать душистый клевер.

На небольшой поляне, окруженной низкорослыми кустами тамариска и саксаула, расположились шестеро джигитов. Сердца их полны горечи и обиды, и потому речи, которые они ведут, решительны и безрассудны.

— Намазбай! — говорит казах Эсергеп. — Ты знаешь, сколько бед перенесла моя одинокая головушка. Теперь всем ясно, что получить свою долю с баев можно только силой. Я уже не раз дрался с ними, защищая свои права, сидел в тюрьмах. И бог даст, сколько мне суждено прожить, столько же я буду с ними драться. Стань во главе, Намаз, веди нас! Нет мочи более терпеть. Кто же за нас постоит, если не мы сами?!

Намаз сидел, подобрав под себя ноги, низко опустив голову. Слушая речи друзей, он с горечью кивал головой, но молчал. В нем вновь — уже в который раз! — ожили воспоминания обо всех страданиях, пережитых с малых лет. Он готов мстить, да, он жаждет этого. Но не рановато ли поднимать знамя мести? И смогут ли они помочь страдающим людям?..

— Друзья мои, — медленно поднял голову Намаз. — За трудное дело мы беремся. Понимаете ли вы, осознаете ли, на какие испытания себя обрекаете?

— Не мужчина тот, кто не выдержит всех трудностей, — в один голос заявили джигиты.

— Учтите, будут жертвы… Кровь, смерть…

— Мы готовы сложить головы за справедливость.

— Тогда вставайте на колени! Повторяйте за мной. Предадим огню мир баев во имя голодных, раздетых и бездомных сирот, за слуг и батраков, задарма проливающих семь потов на байских полях и дворах, за все обиды, горе и беды!

— Клянемся! — в один голос вскричали пятеро джигитов.

— Клянемся предать огню мир кровавых хакимов, надевших на народ кандалы, кормящих его только палками и плетьми!

— Клянемся!

— Человек умирает только раз! — Намаз поднялся на ноги.

— Человек умирает только раз! — повторили джигиты, тоже вставая.

Шестеро крепких, здоровых парней, пропахших потом, землею, травой и солнцем. Всего шестеро. Но в них как бы воплотился голодный и обездоленный народ Зеравшанской долины, придавленный гнетом несправедливости, но не потерявший еще бунтарского духа. В жилах джигитов огнем горела кровь, призывая к мести. Руки их были крепко сжаты в кулаки.

— По коням! — скомандовал Намаз.

Самым молодым среди шестерых был Джуманбай. До того как стать самостоятельным пахсакашем, этот парень с малых лет работал в доме Хамдамбая, вначале мальчишкой на побегушках, затем слугой. Он хорошо знал все ходы-выходы и даже где Хамдамбай прячет деньги и золото.

Джуманбаю раньше мало приходилось ездить верхом. Сейчас, сидя на рысящем коне, он обеими руками вцепился в луку седла, боясь свалиться. Намаз ехал в окружении Шернияза и Эсергепа, сзади него следовали Уста Камал и Эшбури. Вооружен был только Намаз, остальные повесили за плечо, на манер винтовок, кизиловые толстые палки на шнурках.

— Погоняй же коня быстрее, пахсакаш! — торопил друга нетерпеливый Шернияз.

— Конь какой-то ленивый, я тут ни при чем, — оправдывался Джуман-палван, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Друзья тихо смеются: они знают, почему пахсакаш отстает.

За полночь всадники преодолели кривые узенькие улочки Шахоба и въехали в Дахбед. Дом Хамдамбая находился на главной улице, где столпились под сенью вековечных чинар канцелярии верховного казия, хакима, выстроились в ряд бакалейные, мануфактурные лавки. Спешившись у ворот Хамдамбая, джигиты прислушались.

Намаз вытащил кинжал, просунул его в щель между створками — цепь запора упала с тихим звоном. Намаз с Джуманбаем тихо скользнули во двор. Дом-дворец Хамдамбая занимал около двух танабов земли. Все окна темны, кроме одного. В нем горел слабый огонек.

— Бай спит там, — прошептал Джуманбай. — Сокровища его тоже там.

Удача сопутствовала им: бай не запер дверь изнутри. Они тихо вошли в опочивальню Хамдамбая. Он спал, посапывая, рядом с ним спала его старшая жена Бегайым.

— Опусти шторы, — прошептал Намаз.

Джуманбай стал опускать шторы, и, хотя он не издал при этом ни малейшего звука, Бегайым вдруг проснулась.

— Ой, кто тут?

— Здравствуйте, — сказал Джуманбай и, услужливо выгнув спину, добавил: — Не помассировать ли вам ножки, госпожа?