Намаз подбежал к нему.

— Что случилось, братишка?

— Так… ничего… — ответил Тухташбай, часто-часто дыша, — ноги вдруг подкосились… Вот потею, голова кружится, может, поэтому… Останусь я здесь, Намаз-ака, сил у меня что-то совсем нет, приду в себя немного, догоню вас…

— Взять тебя на руки?

— Нет, нет, что вы!

— Тогда давайте пойдем все же потихоньку. В Карши отдохнем, почаевничаем. Отменные там шашлыки готовят. А ты, Тухташ-палван, как смотришь на огненные душистые самсушки?

— От самсы я не откажусь, конечно, хотя не против и горячей чашки шурпы, — слабо улыбнулся Тухташбай, медленно поднимаясь на ноги.

Дорога между Дахбедом и Лайишем проходит через камышовые заросли. В любое время года здесь грязно, а порой грязь становится непролазной. Преодолеть этот участок пути трудно не только пешему, но и всаднику. Тухташбаю стало так плохо, что Намаз взял его на руки.

— Потерпи, братишка, потерпи еще немного, — подбадривал он Тухташбая.

Намаз пытался посадить больного к кому-нибудь на арбу или коня, но все, едва глянув на Хайитбая, спешили прочь, ссылаясь на дальний путь и срочные дела.

Вот их опять догнала арба, разбрызгивая высокими колесами грязную жижу. Намаз остановился, опустил мальчика на землю.

— Эй, хороший человек, куда путь держишь?

Возница был примерно одного возраста с Намазом, худощавый паренек с быстрыми глазами.

— Домой вот спешу.

— Да поможет тебе аллах, добрый человек, благополучно добраться до дома. Подвези, пожалуйста, братишку. Я заплачу.

— Сколько заплатишь?

— Сколько запросишь.

— Щедрому всегда воздается сторицей. Давай клади своего братца на арбу, путник. Только сам пойдешь пешком. Коняга мой истомился сильно. Наместнику дрова возил. По дороге в грязи застрял. О, второй парнишка-то весь в болячках… Чу, коняга-бедняга!.. Куда сами-то путь держите?

— В Мужицкий кишлак.

— К русскому табибу?[13]

— К нему.

— Говорят, он здорово вылечивает всякие болячки. А откуда идете?

— Из Самарканда.

— Пешком? Бай-бай-бай![14] Однако, хоть вы и из Самарканда, но на городских-то не похожи. Городские постолов не носят.

— Я сказал: идем мы из Самарканда. А сам я из Джаркишлака.

— Вот из этого самого Джаркишлака? — показал возница рукояткой плети вправо, поспешно натягивая узду коня. — Погодите, вы случайно не Намаз-палван?

— Он самый.

Акрамкул — так звали погонщика арбы — соскочил с коня и от души пожал огромные ручищи Намаза, потом заставил его взобраться на арбу, успев тысячу раз извиниться. Когда снова тронулись, Акрамкул уселся в седле боком, чтобы видеть попутчиков, и заговорил. Казалось, что его теперь ничто и никто не в силах остановить. Сказал, что он и раньше много слышал о Намазе, но впервые увидел его на пышной свадьбе волостного управителя. Тогда он стал свидетелем, как Намаз один за другим повалил всех богатырей-курашчи[15], прибывших на свадьбу. Оставался последний соперник, и Акрамкул решил про себя, что если палван свалит и этого курашчи, он снимет с себя чекмень и подарит его Намазу. Но когда Намаз, положив и этого борца на обе лопатки, кинул зрителям все деньги, полученные в качестве приза, и покинул круг, Акрамкул растерялся. «Столько золота, серебра играючи бросил под ноги неизвестных людей, разве нужен ему мой рваный чекмень, — подумал тогда Акрамкул. — Разве что вместо попоны будет им осла своего накрывать?» Так и не решился тогда подойти к Намазу. Но все равно не покидала его мечта когда-нибудь познакомиться с чудо-богатырем. Оказывается, мечтал об этом и отец Акрамкула. Они давно собираются вместе с почтенными старцами селения прийти к палвану и расспросить его, узнать, откуда появился такой налог, который называется «дровяными деньгами». Ведь Намаз знаком с урусами[16] — сановниками, посещал некогда даже город, где находится дворец белого царя.

— Если вы не против, палван-ака, сейчас прямо и поехали бы в Каратери, — подытожил Акрамкул свою сумбурную речь. — Вы не представляете, как обрадуется мой отец!

— В другой раз поедем, — пообещал Намаз. — А сейчас надо ребят доктору показать.

«Мужицкий кишлак», как называли местные жители красивую и аккуратную деревеньку Первомайскую, возник более тридцати лет тому назад, а точнее, — 1 мая 1870 года. В тот памятный день сюда прибыли переселенцы из глубин России. Кругом простирались песчаные холмы, болота и заросшие камышом засоленные земли. Вначале все переселенцы жили в домишках, слепленных из камыша. Впоследствии появились прямые ровные дороги, в село стали ввозить на арбах, верблюдах гравий, заработала печь для обжига кирпича. Один за другим в центре села выросли крепкие, добротные дома, устремилась куполом в небо церковь. Сейчас здесь, кроме мужиков, занимающихся садоводством, выращиванием зерна и частично охотой, проживают семьи чиновников, занятых на разных государственных должностях.

Сергей Степанович Рябов по прозвищу Сергей-Табиб, к которому держал теперь путь Намаз, прибыл сюда в ссылку; работает учителем в здешней русской школе, врачует больных. Живет один-одинешенек, человек суровый, вспыльчивый. В летнюю пору Рябов уходит в горы, собирает лечебные травы, коренья. Посещая узбекские кишлаки, изучает привычки и обычаи местных жителей. Немного говорит по-узбекски. Они с Намазом познакомились, когда Сергей-Табиб лечил жену покойного ныне Ивана-бая, у которого Намаз прислуживал по хозяйству. С тех пор поддерживают дружеские отношения. Сергею Степановичу Намаз пришелся по душе своей честностью и искренностью, немалую роль в этом сыграло, видимо, и его хорошее знание русского языка. Намаз приносит лекарю подстреленных на охоте уток, лысух и диких кабанов, частенько остается у него ночевать. И почти каждый раз уходит с коробом дроби, которым оделяет его Сергей-Табиб.

Рябов сидел на сури[17], в небольшом дворике, огороженном камышовым заборчиком, и играл на скрипке. Заметив гостей, он отложил инструмент и встал.

— Намазбай, ты ли это? — спросил он по-узбекски.

— Вы не ошиблись — он самый, — ответил Намаз по-русски.

— Ей-богу, сидел тут и с тоскою думал, что опять буду шурпу в одиночестве хлебать, — заговорил на родном языке и Сергей-Табиб. — Ты очень вовремя приехал, Намаз.

— Я к вам больных привез.

— Племянники, что ли? — спросил Рябов, внимательно разглядывая мальчишек.

Намаз объяснил, откуда ребята.

— Дела неважнецкие, — произнес лекарь, осмотрев ребят.

— Ничем нельзя помочь? — опешил Намаз.

— Не знаю, не знаю… может, и удастся спасти мальцов. Лишь бы у этого, с болячками, кровь не оказалась зараженной.

— Никого-то у них, бедняжек, нет, — проговорил тусклым голосом Намаз.

— Что ты заладил! — прикрикнул на него Сергей-Табиб. — Будто я не вижу! Забодай их блоха… Вон до чего детей своих доводят, а сами, будто одной мало, по нескольку жен берут, по пятнадцати дней свадьбу гуляют, азартными играми увлекаются!.. А такие, как ты, бездельники, только и знают, что с ружьишком по чащобам лазят, охотятся!

Сергей-Табиб вынес из дома стеклянную баночку.

— Вот этой мазью будешь мазать язвы у своего Хайитбая, — сказал он. — Достаточно один раз в день, не то, боюсь, обожжет… А как зовут вот этого стебелька?

— Тухташбай.

— У Тухташбая сильная простуда, нечисто в легких. Голод окончательно подорвал его силы. Ты фазанов стреляешь по-прежнему?

— Стреляю.

— Дома сандал[18] есть?

— Можно поставить, нетрудно.

— Дрова из урючины найдешь?

— Если постараться, думаю, что…