Намаз несколько раз перечитал письмо, каждый раз содрогаясь. Джигиты все притихли, чувствуя, что произошло неладное. Наконец Намаз овладел собой — лицо окаменело, глаза заметно сузились. Позвав Назарматвея, он вышел в узенький коридор чайханы. Дал другу прочитать письмо…

— Я сейчас же поеду, убью его на месте.

— Погоди, не надо пороть горячку. Вначале надо решить, как действовать.

— И решать нечего. Казаки из Дахбеда ушли. Хамдамбай и его выродок чувствуют себя сейчас в полной безопасности. Так что не беспокойся. Ты только отпусти меня.

— Привези его живым. Я сам буду его судить. А ты расстреляешь. Ты имеешь на это право. Возьми с собой несколько человек.

Темной дождливой ночью четверо всадников помчались в Дахбед и к утру, когда намазовские джигиты собирались завтракать, вернулись обратно. Привезли Заманбека, завернутого в чекмень, взвалив поперек седла. Назарматвей с товарищами взяли его ночью, когда он вышел во двор по малой нужде в одном исподнем, накинув на плечи старенький чекмень. В него же и завернули Заманбека мстители. Видно, судьба так распорядилась: девушку Заманбек вывез из Джаркишлака, завернув в чекмень, и сам покинул навсегда родной дом, завернутый в чекмень.

Вот он стоит перед Намазом, пытаясь унять дрожь, сотрясающую все его большое тело. Он не намерен признать своим страшное злодеяние.

— Признаёшь, что это ты выкрал Одинабиби? — повторил свой вопрос Намаз. — Учти, у меня есть неопровержимые доказательства.

Заманбек встрепенулся: в нем будто что-то сдвинулось, оборвалось. Заглянул Намазу в глаза, пытаясь понять, правду ли он говорит или нет.

— Никого я не крал. Не возводи напраслину.

— Значит, не признаешься? — Намаз развернул сверток, доставленный вчера Тухташем, бросил перед Заманбеком. — Может, теперь вспомнишь, на ком было это платье, от которого остались эти лохмотья? А кому ты дарил вот этот кошелек, забыл?

Все, его тайна раскрыта. Кто-то из нукеров продал Заманбека. Но он все равно не признается. Признание — смерть! А он не желает умирать. Нет!

— Клевета это все, клевета! — с силой ударил Заманбек кулаком в грудь.

В этот самый миг в комнату заглянул взволнованный дозорный.

— Намаз-ака, сюда едут какие-то всадники.

— Всадники? — Намаз выбежал вслед за дозорным. Заманбек, словно не веря в чудо, которое неожиданно отсрочило его казнь, несмело подкрался к двери, тихо приоткрыл ее. У наружной двери коридорчика стоял, высунувшись на улицу, Назарматвей. Он глядел вслед Намазу.

Заманбек, недолго думая, кинулся на Назарматвея, обеими руками, словно тисками, сжал ему горло. Несколько часов тому назад Заманбек стал жертвой собственной беспечности и неосторожности. Теперь в таком же положении оказался Назар. Заманбек, состоявший из одних костей и жил, был очень силен, хватка его — мертвой. Но теперь одна рука его была вывихнута, и перенесенный страх сделал свое дело: силы его были явно не те. Назарматвей, настигнутый в самой неудобной для сопротивления позе, не мог ни взять противника как следует, ни даже крикнуть, позвать на помощь. Но опасность подсказала ему единственный правильный ход: он притворился удушенным и стал хрипеть…

Заманбек отпустил обмякшее, враз отяжелевшее тело, мысленно отметив: «Готов!», со звериной ловкостью выбросил свое большое тело в окошко, выходившее на двор чайханы.

Назарматвей, однако, не терял сознания — он притворился умирающим, поскольку понял, что не переборет врага. Он знал: Заманбеку некогда добивать его. Расчет оказался верным.

Назармат метнулся к окошку, на ходу вытаскивая револьвер и взводя курок.

— Надеялся уйти, негодяй?

Заманбек невольно оглянулся на голос — грянувший одновременно выстрел угодил ему прямо в лоб.

Сколько ни вглядывался в даль, куда указал дозорный, Намаз ничего не увидел из-за завесы частого мелкого дождя и тумана, стелившегося низко над землей. «Шли конники, шли, своими глазами видел! — твердил между тем дозорный. — Еще даже красные их фуражки различил!»

Намаз проворно вскарабкался на крышу чайханы, надеясь, что сверху будет лучше видно. Однако именно в этот момент раздались выстрелы Назарматвея, а следом за ним грохнул дружный ружейный залп. По-осиному зло прожужжали пули. Одна из них угодила в гнедого, которого как раз выводил из низенького строения конюшни Хайитбай. Конь громко заржал, вздыбился и тут же рухнул наземь.

— Не выводить коней! — крикнул Намаз, приникнув к изрядно набухшей под дождем глиняной крыше чайханы. «Ну и место выбрал для стоянки», — выругал он самого себя. Чайхана, мельница и крупорушка. Отличные цели посреди ровной, гладкой степи. К тому же с одной стороны река — попробуй переберись на другой берег под прицелом!

Залп раздался не с той стороны, где дозорный видел конников, а с противоположной. Выходит, те, что на дороге, не желают выдавать своего присутствия, — хотят загнать их в мешок.

— Назармат! — крикнул Намаз другу, подползая к раю крыши. — Кажется, мы окружены. Возьми пятерых ребят, заберись на крышу мельницы и займи оборону. А вы, Арсланкул-ака, пройдите со своими джигитами к крупорушке. Не стреляйте, пока не подойдут близко. Шернияз и Курбанбай, разведайте, что делается вокруг. Похоже, наших дозорных им удалось бесшумно снять. Надо выяснить, кто в красных фуражках: солдаты или полицейские. Если солдаты — плохи наши дела. У них пушки. Остальные давайте ко мне, на крышу.

Будем драться.

И словно в ответ ему неожиданно справа от чайханы ударил пушечный выстрел. Снаряд взорвался далеко позади мельницы: раздались крики раненых, ржание лошадей. Намаз был поражен: солдаты открыли огонь не по его джигитам, а по каким-то неизвестным. Может, кто пришел ему, Намазу, на помощь?

Он горько улыбнулся, покачав головой. Маловероятно. Видно, произошло недоразумение. Может, воспользоваться моментом?

Намаз приказал выводить коней. Но не успели его люди добежать до конюшни, как и здесь стали рваться снаряды. Джигиты были вынуждены повернуть обратно.

Намаз не знал, что, допустив ошибку, так надолго задержавшись в чайхане вопреки своим правилам, он продолжал совершать ошибки одну за другой: затеяв допрос Заманбека, упустил драгоценное время. Обнаружив слева и справа неприятеля, не стал прорываться вверх по дороге, боясь попасть в западню. Между тем, когда начался артобстрел конюшни, дорога в обе стороны была еще свободна и Намаз мог, пустив коней вскачь, уйти восвояси.

Карательный отряд капитана Петра Широкова, располагавший двумя полевыми пушками, шел быстрым маршем из Джумабазара в Янгикурган. Высланные вперед дозорные сообщили, что вблизи «Одинокой чайханы» замечено передвижение конников. Петр Широков, не сомневаясь, что это намазовский отряд, сошел с дороги и занял позицию вниз по течению реки. А потом разрядил пушки по нукерам дахбедского волостного, которые потеряли пятерых человек, а сам Мирзо Кабул вылетел из седла, отделавшись, правда, легким испугом.

Путаница длилась недолго. Капитан быстро определил, что это не намазовский отряд, и перенес огонь пушек и винтовок на чайхану и крупорушку.

Теперь Намазу было трудно куда-нибудь прорываться под непрекращающимся огнем неприятеля. Не видя сопротивления, нукеры и солдаты продвинулись вперед. Пушки молчали. Верно, капитан Широков боялся опять попасть в своих.

Мстители ждали, не открывая огня. Каждый из них хорошо понимал, насколько серьезно создавшееся положение, и каждый по-своему воспринимал это.

«Самонадеянный осел! — скрипел зубами Арсланкул. — Нужно было задерживаться так долго в этой вонючей чайхане?! И для чего? Чтобы справить свои делишки!.. Еще совещание затеял, проповедь гяура-уруса начал читать! Ишь, чего захотел: связать нам руки-ноги! У-у, ненавижу! Так и снял бы его голову с плеч, рука бы не дрогнула!»

«Кто знает, если бы не этот бесконечный дождь, мы бы сюда и не сунулись, а обретались, как всегда, в безопасных тугаях, — размышлял дядюшка Абдукадырхаджа. — А вообще, на все воля аллаха… Угодно было создателю, чтоб мы попали в окружение, вот и попали…»