— Зовут меня Сергеем Степановичем Рябовым.

— А кто по профессии?

— Доктор.

— Ну и допрос ты затеял! — засмеялся Атамурад Каргар.

— Так вы доктор? — обрадовался Петр Заглада. — Что ж вы молчали до сих пор? Я вас очень прошу, посмотрите мою жену. Болезненная она у меня, бедняжка. Никак не может родить. Доносит до трех месяцев и — выкидыш. Я завтра утром приеду за вами, у меня и позавтракаем. Украинские пироги ели когда-нибудь?

— Выходит, вы украинку умыкнули в эти края? — засмеялся Сергей-Табиб.

— Так я и сам хохол, Сергей Степанович. А если сказать правду, то не я умыкнул ее в эти края, а она — меня. Решила, что в Москве вечно пасмурно, сыро, все мечтала о Туркестане, где всегда тепло и сухо. Вот мы и поехали…

— Кашель есть у нее?

— Больше зимой кашляет. Ладно, мне пора. Скоро на дежурство. Значит, договорились. А за вами, доктор, утром приеду.

Назарматвей, выполняя поручение Намаза, готовил к восстанию русское население Ургутской стороны. Еще он должен был запасти достаточное количество оружия и боеприпасов. Там, в Ургуте, и дошла до него черная весть о пленении Намаза. Назарматвей всю ночь гнал коня и перед рассветом был уже в камышовых зарослях вблизи Джаркишлака. В условленном месте разыскал вооруженных Джавланкула и Амана.

После долгих размышлений они пришли к выводу, что Намаза можно спасти, атаковав тюрьму. Началась подготовка к скрытному переходу в Самарканд. В это самое время на стоянку прибыл Тухташбай, гонец Сергея-Табиба. Рябов послал его к Джавланкулу за деньгами для господина Панкова.

— Их путь, по-моему, гораздо вернее! — обрадовался Джавланкул, узнав, как собираются спасать Намаза самаркандские друзья. — Только вот зря не сказал твой русский дядя, сколько им денег потребуется…

— Чем больше будет, тем лучше, — тут же вывернулся хитроумный Тухташбай. — Таких простых вещей не знаете, что ли?!

— Кому велено доставить деньги? — Джавланкул пропустил мимо ушей дерзость мальчишки.

— Диване-бобо. Вай-бой, до чего лохматая у вас борода, нельзя, что ли, малость подстричь?

— Дивана-бобо — это тот чайханщик, которого Намазбай заместо отца считает? — продолжал допытываться Джавланкул.

— Не заместо отца — настоящим! — вспылил Тухташбай. — Надо поторапливаться, там Намаз-ака небось измучился в тюрьме, а вы только и знаете, что задавать вопросы! Хурджин денег нужно, понятно, целый хурджин!

На рассвете следующего дня в Самарканд отправились две арбы. Выехали специально в воскресенье, потому что в базарные дни дорога на Самарканд оживала сразу после полуночи. Арбы, всадники, пешие… Одни везут пшеницу, другие — рис, женщины в паранджах несут на головах свертки, люди помоложе — мешки за спиной, постарше навьючены хурджинами, чабаны гонят отары овец, на верблюдах везут вязанки дров, — всего и не счесть. Все спешат на Сиябский базар, не забывая по дороге и про цены узнать и молитву сотворить, чтобы купля-продажа прошла успешно и выгодно.

Ночью высыпал легкий снежок. Воздух был студеный, мела поземка. На упряжи передней арбы восседал Тухташбай, на арбе, прислонясь к мешкам с соломой, примостились Улугой и Насиба. В одном из безвинных с виду мешков спрятано пять винтовок, в другом — мешочек золотых монет. Женщины закутаны в паранджи, ноги укрыты чапаном. Они сидят, тесно прижавшись друг к дружке. Словоохотливый Тухташбай болтает, не умолкая ни на минуту. Он уже успел рассказать всю свою жизнь, и в первую очередь о том, как Намаз-ака чуть не силком привел ребят к Сергею-Табибу, как тот поставил их на ноги. Поведал он и о том, какие порядки в доме доктора, в какие игры играют дети в Мужицком кишлаке, в общем, вовсю старался отвлечь спутниц от невеселых дум.

— А на днях я видел Намаза-ака, — сообщил он вдруг шепотом, неожиданно меняя тему разговора.

— Вай, мед твоим устам, братишка, неужто ты видел его? — подалась вперед Улугой, слегка приподняв чачван паранджи. — Почему же ты молчал об этом до сих пор?! Давай-давай рассказывай, когда ты его видел, как?..

— В среду я его видел, тетушка, — зачастил Тухташбай, очень довольный тем, что догадался самый интересный разговор оставить на потом. — Ей-богу, я его видел собственными глазами, как вот вас сейчас. Оделись мы в лохмотья, как ходили раньше, — это нам дядя Сергей посоветовал — и пошли к «Приюту прокаженных». Там знаете сколько нищих? — видимо-невидимо! — и старенькие, и маленькие, есть даже женщины с грудными детишками… Помню, год или два тому назад там одна тетенька умерла. Она упала мертвая, лежит, а малое дитя грудь сосет, ей-богу, своими глазами видел.

— Ты давай, братишка, дальше рассказывай… — сказала Улугой упавшим голосом. — Ты же хотел про Намаза…

— Ах да!.. Стоим мы у тюрьмы, попрошайничаем, смотрим, подъехала арба такая — фаэтон называется — с крытым верхом, арестантов привезла. Подбегаю я к арбе, а из нее вылезает Намаз-ака. Как увидел я его, не удержался, заплакал как маленький, а Намаз-ака кивнул мне и отвернулся, но я все равно увидел, что и у него на глазах слезы выступили…

— Что ты говоришь, это у Намаза-то слезы? — искренне удивилась Улугой. — Да я у него в жизни не видела ни слезинки!..

— Но глаза его все равно были мокрые, — не сдавался Тухташбай.

— Ну а что было потом?

— Потом я побежал на горку за углом — с нее можно видеть, что за стенами тюрьмы делается. Крикнул оттуда, нет ли у него какой нужды. Намаз-ака только махнул рукой и сказал: «Передай привет Насибе-апа и тетушке Улугой!» — Тухташбай приумолк на некоторое время.

— Так и сказал? — спросила молчавшая всю дорогу Насиба.

— Может, так сказал, а может, чуть иначе, но мне показалось, что именно так сказал… — начал изворачиваться Тухташбай.

Три дня назад они с Хайитом и правда пошли к тюрьме в надежде что-нибудь узнать о Намазе-ака (об их вылазке, кстати, Сергей-Табиб ничего не знал). Намаза они, конечно, не увидели и ничего о нем не слышали.

— Хотите, я вам спою? — оживился Тухташбай.

— Спой, если хочешь, — согласилась Улугой без особой охоты. Душа ее, полная печали и страха за судьбу Намаза, ничего не принимала сейчас. «Хоть бы разрешили свидеться, домашней еды малость передать, — думала женщина. — А не разрешат, так к самому хакиму пойду, у порога его лягу, просить буду, плакать, умолять, требовать, но добьюсь, чтобы разрешили свидание, чтобы могла я прижать его к груди, погладить его горемычную голову…»

Насиба тоже была погружена в свои мысли. Девочка ее, появившаяся на свет раньше срока, прожила лишь полдня. Благослови аллах Пакану-бобо, подоспевшего им на помощь, он сам все обряды совершил над умершей, сам похоронил. Потом раздобыл арбу, отвез Насибу в Джаркишлак. С того дня Насиба стала сама не своя. Ни с кем не разговаривала, на вопросы не отвечала. Перед ее невидящим взором постоянно стоял ее любимый Намаз, окровавленный, со связанными руками, и ее девочка, исходившая в крике… Ничего другого она не видела и не слышала; эти две картины застили перед ней весь белый свет. В ушах ее вновь и вновь звучал последний крик Намаза: «Насиба!»

«Я приеду к ним, — думала Насиба, — скажу, бросьте меня тоже в темницу, потому что и я участвовала в налетах Намаза, я тоже стреляла в ваших людей. Лишь бы поместили нас вместе с Намазом-ака. Остальное не страшно. Это он из-за меня попал в их лапы, а то бы дался им Намаз, как же! Буду я с ним рядом, буду, хотят — пусть вместе вешают, хотят — пусть вместе расстреляют…»

— Тетя, хотите расскажу анекдот про Ходжу Насреддина? — не унимался Тухташбай. — Я их уйму знаю!

— Ну и болтун ты, братишка, — мягко укоряла его Улугой. — Мама, видать, рожала тебя, болтая… Рассказывай, коли хочешь.

Второй арбой правил Баротали. С ним ехали Эшбури, Назарматвей, Джавланкул и Халбек. Они все были укрыты паранджами и большей частью молчали, но если уж говорили, то только о спасении Намаза.

— Тянуть не будем, — говорил Джавланкул, ни к кому не обращаясь. — С подкупом не удастся — присмотримся к обстановке да и нападем на проклятую тюрьму!