Хотя слова эти были обращены к Хамдамбаю, с места вскочил Мирза Хамид.

— Заткнись, ты!

— Это ты заткнись, шавка! Когда лают крупные собаки, шавки должны помалкивать.

— Так я для тебя шавкой стал?

— Ты хуже любой шавки.

— Тогда вот тебе, воришка, каторжник, вот! — Мирза Хамид выхватил из-за голенища плетку и стал хлестать ею Намаза куда попало. В прошлый раз он отстегал Намаза просто так, чтобы показать Хамдамбаю свое рвение. На этот раз он доказывал, что порода его гораздо выше, чем оценили.

— Вот тебе, вот!

Михаил-тура схватил его за руку:

— Довольно, прекратите!

— Не вмешивайтесь! — завопил Мирза Хамид, брызжа слюной.

— Подобные действия запрещены законом! — повысил голос Грибнюк. — Нельзя бить арестованного.

Мирза Хамид отбросил плетку в угол и нехотя сел на свое место. Но тут же снова вскочил, будто ожегшись на углях, забегал-зашагал по комнате.

— Предавали этого вора сазойи[32] или нет? — вдруг вспомнил Хамдамбай.

— Нет, — обмяк Мирза Хамид, виновато потупившись.

— Сейчас же гоните негодяя на базар. И ускорь суд. Таких, как он, надобно в Сибири сгноить.

То ли от жгучей ненависти, всколыхнувшей все существо, то ли от побоев, то ли от горького чувства беспомощности Намаз был словно оглушен и очнулся лишь тогда, когда шесть нукеров — три спереди и три сзади — привели его на знаменитый Дахбедский базар, а глашатай Аман, шагая впереди процессии, начал кричать во все горло:

«Неужто все это происходит наяву? О создатель, ты же хорошо знаешь, что я не вор. Зачем ты позволил им связать меня, отдал в их руки? Ты превратил меня в прах. Честь моя выброшена на помойку! Как я посмотрю теперь в глаза людям? Ведь черно мое лицо перед ними! О, Дивана-бобо! Вы говаривали, что если человек потерял деньги — он ничего не потерял; если он потерял здоровье — он много потерял, но еще не все, ну а коли потерял честь — считай, всего на свете лишился! Вот я теперь потерял все, все, что имел… Говорят, в месяце пятнадцать дней темные, пятнадцать — лунные. Лицо мое вымазали сажей, но я должен вернуть свое честное имя. Не стоит спешить на тот свет, с таким лицом не место и на том свете…»

У арестанта руки связаны, веревка тугим узлом затянута на животе. Конец веревки нукер, едущий впереди на коне, примотал к луке седла. Намаз шагает с опущенной головой, крепко зажмурив глаза. Куда тащит его веревка, туда он и идет, спотыкаясь и пошатываясь.

— Бай-бай-бай! Вы поглядите, какой здоровенный, а чем занимался, а, подлец!

— Вай, да это же Намаз-палван!

— Тоже мне, палвана нашел, конокрад он, вот кто твой «палван»!

— Коней, видать, любит малый!

— Камнями надо такого закидать, вот что!

— Бей вора!

— Ой, не надо, может, у бедняги дети, семья есть! — послышались возгласы, едва процессия сазойи вступила на рыночную площадь. Намаз идет, не смея поднять головы, открыть глаза, весь в поту от переживаемого позора и бессильной ярости. Аман-глашатай тянет свое:

Вдруг из толпы выбежала женщина в парандже и с жалобным криком кинулась на шею арестанта.

— Вой-дод, мусульмане, да ведь это же мой брат! Не вор он, люди, поверьте мне, безбожник Хамдамбай оклеветал его! Эй, Аман, чего стоишь, хватай нож, режь веревку, режь проклятую! Спасай дядю!

Намаз вскинулся, глаза его сверкнули.

— Сестра!

— Эй, люди! — кричала Улугой.

Один из нукеров, следовавших позади, подстегнул коня и, подъехав к плачущей женщине, стал отталкивать ее:

— Прочь, женщина, прочь!

Аман, племянник Намаза, сбросил с плеча хурджин, вбежал в круг, образованный всадниками, обхватил мать за плечи и почти поволок прочь.

— Братик мой, богатырь мой! — продолжала кричать Улугой. — Изверги, чтоб вам кровью харкалось!..

Еще долго в ушах Намаза звенел голос Улугой. Невольно оглянувшись, он успел еще раз увидеть ее. Аман держал мать в объятиях, а Улугой пыталась вырваться и рыдала.

— Нет! — закричал Намаз и так рванулся, что веревка туго натянулась, а задние ноги коня, к которому он был привязан, подкосились. К Намазу кинулись все шестеро нукеров, но, сколько ни старались, не могли сдвинуть с места. Намаз стоял как вкопанный, обеими ногами упираясь в землю, чуть откинувшись назад.

— Бей коня! — крикнул начальник нукеров. — Пусть хоть сдохнет, гони коня!

Когда Намаза поволокли конь и шестеро нукеров, он был безмолвен и бесчувствен…

Вот уже битый час втолковывает что-то Намазу Мирзо Кабул.

— Вы что, уснули?

— Нет, не уснул, — пришел Намаз в себя.

— Тогда ответьте.

— Что ответить?

— Назовите имена людей, которые участвовали с вами в конокрадстве.

— Послушайте, Мирзо, — проговорил Намаз, теряя терпение, — с каких это пор вы стали казием? Лучше бы исполняли свою роль секретаря. А то за три-четыре дня вы совсем заморочили мне голову.

— Шадыхан-тура препоручил мне свои полномочия.

— Но народ-то не давал вам тех полномочий?

Мирзо подошел к окну, глянул внимательно во двор, затем, осторожно ступая, приблизился к Намазу:

— У меня единственное желание — помочь вам, — прошептал он, — вчера вечером у меня побывали ваши друзья.

— Какие друзья? — насторожился Намаз.

— Шернияз и Джуманбай.

— Думаю, не с пустыми руками они явились к вам?

— Аллах с вами, — странно улыбнулся Мирзо Кабул.

«Аллах-то со мной, — подумал Намаз, — да ты, подлец, наверняка выманил с несчастных взятку, да притом немалую. Вовек не рассчитаться им теперь с долгами! После тебя к делу приступит верховный казий. Тоже будет, тянуть с бедняг, тянуть, пока не отберет последний кусок. А тем временем Хамдамбай подмажет жирненько и все укроет глухою крышкой. Нет, я должен во что бы то ни стало выбраться отсюда! Иначе и друзей подведу, и с себя не вытравлю клейма вора. Выйду отсюда живым-здоровым — век буду мстить клеветникам и мироедам! И должен я отсюда выбраться сегодня же… или никогда!..»

Намаз скрипнул зубами, резко вскинув голову, беркутом огляделся по сторонам.

— Что я должен делать? — спросил он, словно заинтересованный намеками Кабула.

— Вы должны признаться в содеянном. Тогда Байбува перед народом как бы простит вас. Этому господину надобно, чтобы люди считали его «справедливым»!

— В ту ночь было очень темно… — начал Намаз и тут же прервал себя: — Можно говорить стоя?

— Конечно, конечно, — обрадовался Мирзо Кабул, сам не веря в свою удачу. — Встаньте, пожалуйста, как вам удобно, и говорите.

— Так вот, — продолжал Намаз, встав на ноги и расправив плечи, — ночь была очень темная, но я давно умею без малейшего шороха продвигаться в ночи. Перелез через высокую стену двора и направился прямо к конюшням Хамдамбая. И тут на меня накинулся один из конюхов! Ну, развернулся я да ка-ак двину его по голове…

Мирзо Кабул и не заметил, когда на его голову опустился тяжелый, как палица, кулак, и без единого звука свалился на бок.

Намаз в два прыжка оказался у двери и, чуть приоткрыв ее, простонал: «Помогите, о, помогите!» Стражник давно маялся в ожидании, когда же наконец кончится допрос. Освободившись, он собирался присоединиться к друзьям, готовящим в складчину плов.

Стражник стремглав бросился на крик и, едва ступив на порог, споткнулся о подставленную Намазом ногу и плашмя растянулся на полу. Кувалда кулака, обрушившаяся следом на голову, надолго лишила его сознания. Намаз, когда дрался, бил соперника только один раз. Покойный Иван-бай частенько заставлял Намаза выступать на кулачках с разными именитыми бойцами, и Намаз многому научился у них.