— И это мне?
— Нет, посмотрите, он еще и не доволен.
Известнейший в Н-ске конезаводчик открыл перед знакомым Шеранда двери своей конюшни. Они миновали стойло действующего олимпийского чемпиона, и теперь вся троица остановилась перед нескладной чалой кобылой. Ганноверской, насколько Шеранд мог судить.
Владелец конюшни откусил морковку, которую по привычке носил в кармане, — остатком корнеплода шумно захрустела ганноверская кобыла, к которой они только что подошли.
— О боги, малыш, да это же Мартини Бьянко! Ты хоть знаешь, кто ее родители? Сам Wolkentanz записан ее отцом, а вот кобыла по материнской линии…
Шеранд недоверчиво покосился на заводчика; мудреные трехэтажные лошадиные имена, только что названные им, ничего ему не говорили, а вот почему ему предлагают немолодую кобылу, у которой крестец выше холки, а названа она сама в честь алкоголя для съема девочек — этого он понять никак не мог.
— Ты мне скажи, ему хотя бы на корде доверить можно? — Это он уже знакомому шерандового папы.
— Мне нужна лучшая в Н-ске лошадь, — обиженно выцедил Шеранд, косясь, как нескладная Бьянко уронила кусочек морковки. Черт, на этой старухе будешь думать не о победе, а о том, как бы не вылететь из седла — настолько у нее неудобная для жокея спина, решил Шеранд при беглом осмотре лошади.
— Так и я тебе не пони покатушного показываю, — недоверчивый смешок, и папин знакомый улыбается в тон говорившему с ним конезаводчику. — Ты телевизор хоть изредка включай, а то даже не знаешь, кто два года назад взял Grand National!
Теперь эти двое стоят и ржут над ним в голос.
— Моя девочка, не переживай, мы с ним поработаем, — это он лошади, задабривая ее еще морковкой, в то время как эта Мартини только что чуть не куснула его.
— Мне проехаться? Может, какое-то препятствие? — Шеранд высказал беспокоившую его мысль. Препятствия, которые краем глаза он заметил во дворе, явно были не из тех, что выставляют в школах для верховой езды. Ближайшим к нему было двойное препятствие, причем первая его часть была гораздо выше второй, как оно называется, Шеранд забыл. И он со страхом признался себе, что даже не знает, как правильно выполнить к нему подход.
— Нет, просто иди постой на заднем дворе. Это правда, что ты хочешь помериться лошадиными пипильками с Айреком Брэндоном?
— Откуда вы знаете? — Ошарашено спросил он.
— Твой знакомый мне только что сообщил. Ты ведь отдаешь себе отчет, что если я поговорю с Брэндоном, и он согласится участвовать в воскресном стиппль-чейзе, то назад пути не будет?
Шеранд сглотнул.
— Да не беспокойся ты так, о безродном жеребце, которого он никому не показывает, никто и не слыхивал раньше, его и ставить-то, как видно, стыдно в один денник с такими, как моя Мартиша. Моя ласточка! — Ганноверке перепал еще один кусок морковки.
Юноша еще раз с сомнением оглядел высоченную, нескладную чалую Табуретку. Вот как он бы ее назвал, а вовсе не «Мартини Бьянко».
* * *
Воскресенье, наконец, высветилось на китайских часиках Като.
А Канта всю дорогу до ипподрома не умолкала ни на минуту. Казалось, даже ее подруга Ламнари Фарловелл устала от ее бесконечного словоизвержения. Но машину вела именно Ламнари, поэтому она сосредоточилась на дороге, пытаясь не слушать в сотый раз, как это круто, что Шеранд умеет управляться со скаковыми лошадьми. Наследница корпорации Фарловеллов вздохнула спокойно, когда, наконец, припарковала свой Land Rover, и возбужденная сверх меры Канта выскочила из машины, вдохнув полную грудь свежего воздуха, в своем пестрейшем спортивном костюмчике от Лурдес, на ногах — новенькие кеды на платформе. Ламнари же была одета гораздо ближе к дресс-коду скачек — серая драповая юбка до колен и лимонная косуха из лакированной «змеиной» кожи. На голове, конечно же, — шляпка, сиреневая с пышными перьями.
— Ну как тебе? — Спросила она Канту, вертясь перед ней, как юла, чтобы та могла осмотреть ее со всех сторон.
— М-м-мило, — протянула подруга, с сомнением уставившись на кислотного оттенка косуху.
Като издевательски хмыкнула. Ламнари впилась в нее взглядом. Впилась, потому что на глазах ее были контактные линзы в тон косухе, с кошачьими острыми зрачками, словно Ламнари уже умерла.
— Ты что-то имеешь против? — Воинственно и презрительно одновременно спросила она.
— По-моему, растаманско-панковская косуха, напоминающая скользкую желтую жабу, и юбка совсем другой фактуры, да и еще такого покроя, будто ты стащила ее из гардероба офисного планктона — совсем не подходят друг к другу. — В довершение своей тирады Като неодобрительно покосилась на фиолетовую шляпку с фазаньими перьями.
Ламнари, в свою очередь, не отрываясь, смотрела на нее своими мертво-кошачьими глазами и молчала.
— Я говорю это как арт-эксперт, — для убедительности добавила Като.
— Надо же, — язвительно протянула Ламнари, все еще не сводя с нее глаз. — Не приходилось разговаривать о высокой моде с любителями фэйковых китайских толстовок и временных татуировок хной.
— Они не временные, — с наслаждением ответила Като, глядя, как глаза Фарловелл округляются, и по-новому рассматривают ее от татуированных причудливыми орнаментами бровей и век — и до кончиков пальцев, к которым из рукавов толстовки также спускались витиеватые замийские татуировки.
Девушки были настолько поглощены словесной перебранкой, что не заметили, как Канта скрылась в неизвестном направлении, и им пришлось искать свои места на трибуне сообща. Като попыталась завести примирительный разговор сначала о погоде, потом о предстоящих скачках, но Ламнари посчитала ниже своего достоинства поддерживать с ней беседу. Они довольно быстро нашли места, Ламнари достала «Я-Телефон» последней модели и начала с кем-то бесконечный разговор. Като сделала вид, что занята проверкой камеры своей старушки-Нокии. Она решила во что бы то ни стало не только увидеть обещанное Кантой чудовище из Книги — но и заснять на видео.
Убедившись, что с техникой все в порядке, она достала из сумки бинокль и направила его на поле, жокеев и лошадей, готовящихся к старту. Шеранд заметно нервничал, то и дело похлопывал Мартини Бьянко по бокам, словно удостоверяясь, что лошадь, которая ему досталась, настоящая. Абсолютно бесстрастным выглядел его соперник — молодой Айрек Брэндон. Он был готов к скачке, экипирован в желтую кепку и иссиня-черную куртку, вот только коня ему до сих пор не вывели на поле.
— Что за конь будет у Айрека? — Вдруг обратилась к ней Ламнари, настолько неожиданно, что Като вздрогнула, едва не выронив бинокль.
— Он очень высокий, — протянула она, изучая при помощи бинокля странное создание, чья тень маячила вдали в отдельном станке. — Это все, что я могу рассмотреть отсюда. Похож на английскую чистокровную, так ведь сегодня скачка для породных лошадей. Может быть, это какая-то восточная порода.
— Точно, — вдруг подхватила Ламнари, обмахиваясь уже Ipad’ом на манер веера. — У китайцев даже лошади фэйковые, такие, что стыдно на поле вывести!
И тут же расхохоталась собственной «шутке».
— С его-то деньгами можно держать чистокровного коня, по статусу. — Насмеявшись, наконец, выдала «золотая девочка». Ламнари не столь желала беседовать с Като, сколько показать себя знатоком лошадей.
— Он богатый? — Брякнула наша владелица старенькой Нокии. Ей лично имя Айрека Брэндона не говорило ни о чем.
Ламнари посмотрела на нее, как на законченную идиотку.
— Брэндоны поставляют сырье в наш бизнес. Правда, у них еще есть доля в прованских винодельнях…
Като мысленно отключилась от малоинтересной информации, вливаемой ей в уши наследницей корпорации Фарловеллов о чужих винодельнях, и принялась рассматривать дорожку для скачки.
Лошадям предстояло состязаться исключительно по травяному покрытию, вспаханных участков земли на дорожке видно не было — иначе, Като была уверена, местные дамочки вроде Ламнари, пришедшие лишь для того, чтобы «засветиться» в высшем обществе в своих новых нарядах — они бы точно окрестили скачки с пашней «колхозом». И не важно, что тот же легендарный стиппль-чейз в Пардубицах включает в себя не один ярд перекопанной трактором почвы. Кстати, здесь, в Н-ске, даже без пашни лошадям придется непросто; им предстояло одолеть один и тот же маршрут трижды, прежде чем выйти на гладкий финиш, и высота херделей с хворостом и других препятствий, которых Като насчитала не менее семи, доходила почти до полутора метров.
