— Один?

— Да. Но я не заметила, чтобы он использовал магию.

— О… У него свои приемы. Я до сих пор ни разу не застал его за занятиями колдовством.

— Так может, он и не колдун вовсе?

— Не знаю, но с магией он слишком хорошо знаком, как для простого смертного.

— Ты не боишься, что он может проникнуть в замок?

— Замок хорошо защищен по этой части. Пока я здесь, он не сможет захватить его, пусть даже прилетел бы верхом на драконе.

Энсета улыбнулась.

В душе у Матея, как абисский конь, из ничего вдруг выросли сомнения насчет Энсеты. На что она рассчитывала, когда помогала ему захватить замок? Зачем она ухаживала сейчас за ним? Что ей было нужно?

Матей долго думал об этом, и теперь, когда колдунья вплотную подобралась к вопросу, какие магические чары защищают замок, герцог окончательно утвердился во мнении, что ее поступки не бескорыстны. Она и о Рокберне, его главном враге, неспроста завела разговор, был уверен он.

— Что это? — Удивился герцог, уставившись на дверь.

Энсета резко обернулась, но не увидев и не услышав ничего подозрительного, непонимающе глянула на Матея. Тот постарался придать своему лицу невинное выражение.

— Мне показалось, что кто-то стоит под дверью.

Колдунья отодвинула зелье и направилась к двери, чтобы убедиться, что их разговор никто не подслушал.

Когда травница скрылась за дверью, Матей как мог быстро поднялся и рывком открыл нижний ящик прикроватной тумбы. Он выдвинул его до упора, убрал фальшивую стенку и в руке его оказался небольшой сверток. Внутри оказался черный, как любимое платье Энсеты, уголек, чуть припорошенный золой, которым герцог быстро начертил круг перед порогом. Затем он метнулся к своей мантии, брошенной на спинку кресла, и достал из кармана, в котором лежала колода карт, маленькую книжечку, в которой несколько заклинаний были написаны его почерком.

Когда вошла Энсета, он не успел занять свое место на кровати, и она остановилась, ошарашенная тем, что он поднялся без ее помощи. Она хотела подойти к нему, но взгляд ее упал на круг, в который она только что наступила. Матей, не теряя времени, плеснул содержимое небольшой склянки из свертка и прочитал заклятье из книжечки. Все это время Энсета не шевелилась и молча смотрела на него. В ее светлых лучистых глазах читались обида и укор. Когда Матей закончил, она, наконец, обратилась к нему:

— Я, кажется, не давала тебе повода так обращаться со мной.

Герцог Эритринский молчал. Он с трудом добрался до кровати, держась за стену. Теперь он не был уверен, что сломанные ребра и позвоночник срослись.

— Тебе не следовало помогать мне, — сказал он, пытаясь отдышаться.

— Если бы не я, кто бы вытащил тебя из огня? — Вскрикнула Энсета. Голос ее дрожал от гнева, но она ничего не могла сделать, чтобы выйти из круга.

— Значит, такова была моя судьба, — спокойно ответил герцог.

— Судьба? — Энсета чуть не задохнулась от гнева. — Судьба? Ты имеешь в виду ту судьбу, что прочитал на своих картах? — Она презрительно фыркнула и попыталась сделать какой-то жест в сторону Матея, но круг угрожающе зашипел, вынуждая колдунью отдернуть руку назад.

— Зачем все это? — Крикнула она, указывая на круг, от которого шла чуть заметная мерцающая дымка, словно напоминание Энсете о том, что магией его не сломить.

— Я хочу поговорить с тобой, — отозвался Матей со своего ложа.

— Ты мог бы и так спросить меня, о чем угодно, — укорила она его.

— Мне нужны стопроцентно верные ответы, — возразил герцог.

Энсета промолчала.

— Что тебе здесь нужно? — Бесцеремонно спросил Матей. Энсета вытаращила на него глаза. — Зачем ты искала меня?

— Нет, ты точно ударился головой, когда упал, — почти истерично хохотнула Энсета. — Почему мне нужен повод, чтобы увидеться с тобой, своим старым знакомым?

— Я восемь лет не знал, жива ты или твои кости гниют в Абиссе, от тебя не было ни слуху, ни духу, и теперь ты снова появляешься в моей жизни. — Герцог откинулся на подушки, и колдунья не смогла разглядеть выражения его лица.

— Выпусти меня из этого проклятого круга, — прошипела она, и рука ее непроизвольно сжалась в кулак.

— Только когда это будет необходимо, — отрезал Матей.

— Да что ты сможешь сделать со мной? — Вскинулась колдунья.

— Да все, что угодно, — ответил герцог, поднимаясь с кровати.

Он снова откупорил маленькую склянку и поставил ее нагреваться в огонь, который развел в вазочке с подоконника. От склянки повалил пахучий дым, распространяя запах летнего луга, и почти сразу же глаза у Энсеты начали закрываться. Матей отошел вглубь комнаты, чтобы не вдыхать зелья, укутал лицо в свою неизменную мантию. Энсета тем временем зевнула и опустилась на пол, свернувшись калачиком внутри круга. Ее грудь мерно вздымалась, и от того казалось, что седые волосы, рассыпавшиеся по ее плечам — словно бы морские волны, которые ветер гонит по темной глади моря.

— И заметь, никакого волшебства, — сказал сам себе Матей, глядя на спящую крепким сном колдунью в круге. — Только сонная трава.

Гард настоял, чтобы выигранные в героической схватке с рино деньги пошли не только на лечение его обожженных лап и руки Като, но и на продолжение празднования. Сидя в самых шикарных апартаментах «Красной розы», прямо на паркете из карельской березы они уже неизвестно какой день подряд врывались по крепким спиртным напиткам. Като только что проснулась, в то время как кота уже где-то носило. С похмелья на оставшиеся виски и ром тошно было даже смотреть, поэтому Като попросила горничную принести легкий горячий завтрак и много, много кефира.

Когда она уже осилила пару фужеров (кефир из фужеров — ведь неплохо?) этого божественного, как ей тогда казалось, напитка, из соседней комнаты с бассейном пришлепал кот, оставляя мокрые лужищи на паркете. Като тем временем, уже приступила к горячим бутербродам с черной икрой, слегка подплавленной моцареллой и бужениной, переложенной слоями какого-то кисло-сладкого красноватого то ли фрукта, то ли овоща — нечто типично сеймурианского, какого, Като была уверена, в Н-ске днем с огнем не сыщешь.

Гард, вылакав свою долю божественного кефира, отважился на маленький ломоть королевского бутерброда.

— Что, перепел? — шутливо спросила его Като.

— Не перепел, а перепил, — устало ответил кот. — Ты права, можно утомиться от всех этих попоек и изысканного безделья. — У тебя голова не болит, случаем?

Глаза кота как-то странно сверкали, или ей это только показалось — Като не разобрала и добавила на свой бутерброд еще немного икры из ведерка со льдом.

— Уже нет.

— Очень жаль, — протянул кот.

— Что значит — жаль? — Като одним махом проглотила очередной бутерброд и забралась на обитый парчой диван.

— Просто знаю одно прекрасное средство.

— И какое же?

Кот замялся.

— Может быть, все-таки по бокалу твоего любимого вермута? — Голос его был необычно слащав, не хуже самых приторных сортов этого напитка.

— А, ты об этом. Ну что же, очень может быть. Нельзя же вот так сразу пытаться перейти на здоровый образ жизни.

Кот хихикнул. Но каким-то странным, угодливым, совсем не свойственным ему смехом. Когда принесли вермут, он не столько пил, сколько наблюдал за Като, стараясь поддерживать разговор.

— Неплохое средство, — отметила Като, ощутив приятный огонь, растекающийся по жилам.

— Да нет же, средство еще лучше, — загадочно резюмировал Гард.

— Что за шарады, кот, валяй.

Гард придвинулся ближе к дивану, не осилив и половины своей доли вермута.

— Позволь мне сделать тебе приятное, Като, — патетично выдал он.

Като наклонилась к нему с дивана, поставив пустой бокал на паркет. Котяра что-то затеял, ни дать, ни взять.

— О чем это ты? — Не поняла Като.

Гард замялся в нерешительности.

— Ну Като… мы так долго с тобой празднуем… и бродим по лесам, стреляем дичь… В конце концов, мы вместе пережили такое — бой с этим чудовищем, шкуру которого ты вот так запросто сейчас носишь, словно рино — это какой-нибудь пушной горностай или шиншилла. В общем, я даже не знаю, как тебе это сказать.