Даже смерть еще не означает отторжения человека от общины. Достойные, мудрые, справедливо поступающие люди после смерти становятся почитаемыми предками. Они охраняют живущих, стоят на страже их нравственности. Они всё видят, всё слышат, решительно во всё вмешиваются. Живущие помнят и почитают своих предков, берут их за образец и, когда случается нужда и беда, обращаются к ним за помощью. Насколько глубоко укоренились подобные связи, свидетельствует один африканский автор, получивший высокое европейское образование и писавший свои книги на английском языке. Он говорит: «Я точно знаю, что добрых восемь из каждых десяти образованных африканцев, обращенных в христианство, еще твердо верят в дух своих предков. В образованной, интеллигентной среде мы обычно друг с другом не говорим об этом. Но когда нам нужно получить моральную поддержку, вдохновение, утешение или надежду, мы в каком-то тайном уголке своей души обращаемся к духам наших предков»[190].

Еще дальше от европейского мышления и понимания находится та область понятий о родстве, которая, — как мы это наблюдаем во многих, но не во всех этнических религиях, — распространяется на животных, реже также на растительный мир. Здесь речь может идти о том, что раньше мы называли «тотемизмом». Человеческая семья чувствует свое родство с тем или иным существом звериного мира. Зверей этого типа, этой породы представители данной семьи встречают с почетом и уважением, само собой разумеется, никогда не причиняют им никакого вреда; считается, что их ни в коем случае нельзя убивать, нельзя есть их мясо, даже под угрозой голодной смерти. «Родственники» человеческого рода обладают частью того, чем владеют звери, — частью их силы, ловкости, осторожности и другими подобными качествами.

а) Учение

Вернер Мюллер, знаток религиозных обычаев и верований индейцев, следующим образом описывает новогодний праздник у делаваров. На праздник они все собирались в одном большом доме, представлявшем собой «хижину с высокой кровлей, щипцовым фронтоном, деревянной опорой и с двенадцатью деревянными скульптурами. Глинобитный пол представляется пятой космического дома, стены — четырьмя сторонами света, крыша — небесным сводом, деревянная опора — колонной, или стволом мира, десять вырезанных из дерева ликов, расположенных в круг по стенам, олицетворяют малых духов — «маниту», а две большие деревянные маски на центральном столбе — лик «Гишелемукаонга» («Создателя»), который созерцает с высоты собравшуюся на праздник общину.

Здание представляет собой не просто архитектурный объект, место для собраний общины. В нем гораздо больше тайного, скрытого смысла, и само оно является символом и выражением религиозных воззрений. Община, таким образом, собирается вместе на глазах у Создателя и это совпадает с началом Нового года. Во всём этом есть последовательное религиозное мировоззрение, которое находит именно такое выражение. Иначе говоря, мышление делаваров обращается к внутреннему зрению и достигает тем самым определенного непосредственного выражения, с которым несопоставимы никакие теологические рассуждения»[191].

Вернер Мюллер старался подчеркнуть таким образом фундаментальное различие между тем, что мы знаем, и тем, что представляется людям, исповедующим этнические религии. Это различие между нашим абстрагированным мышлением, которое оперирует понятийным аппаратом, и тем, другим мышлением, которое рассчитано на видение, на предстояние перед очами, на религиозное учение о «внутреннем глазе». Здесь учителя не философствуют — они смотрят и видят. Эти учителя, как говорит Вернер Мюллер, — «непрерывное движение их образного заряда»[192]. «Носитель мифа переносит свое знание в мир грез и поднимает до абсолютного значения собственные грезы. Здесь начинает фонтанировать источник всё большего усиления мистической традиции. Без этого усиления она бы иссякла и исчезла уже через несколько десятилетий»[193].

Действительно, среди представителей этнических религий найдутся немногие, кто был бы способен рассуждать о свойствах Бога. Для европейцев характерно разделение между «учением» и «культом», «мифом» и «ритуалом». Там же, в этнических религиях, всё это слито воедино — действие и его тайный смысл.

Далее, там, вообще, нет никаких споров по вопросам вероучения, никаких конфессиональных конфликтов, никаких религиозных войн, ни холодных, ни горячих. Там авторитет вероучения держится на непосредственном опыте, а не на принципе «ех cathedrata». Опыт же каждый получает сам, поэтому значения могут претерпевать изменения и варьироваться от одного проповедника к другому, от одного верующего к другому, и это действительно так происходит, и это не считается ересью и не подлежит проклятию. Правда, все значения такого рода остаются внутри принятой каждым из членов общины системы веры, которая, будучи замкнутой и завершенной, устанавливает взаимосвязи потустороннего мира и бытия.

Бернард Нарокоби, меланезиец из ново-гвинейского племени папуасов, предлагает нам те рамки, в которых его соотечественники находят согласование между их личными представлениями и значениями, имеющими общепринятый в региональном масштабе характер: «Меланезийцы, конечно, очень далеки от секуляристских представлений, будто человек может существовать сам по себе, на основе собственных сил и во имя собственных целей. Человек, согласно древнейшим легендам, произошел от других людей, или от птиц, или от зверей, или от каких-либо еще существ. И уже при своем рождении или создании меланезийский человек был одарен историческим смыслом, целью, ценностным подходом и космическим взглядом, что определяет его жизнь. Он обладает той культурой и той автономией, которые сосредоточены в общине, ограниченной определенной областью и человеческими связями. Таким образом, уже самим своим рождением человек как бы встроен, включен в определенный духовный и религиозный порядок. Значительную часть своей жизни он посвящает тому, чтобы поддерживать этот порядок. Меланезиец, к примеру, уже рождается со знанием того, что он находится, живет, трудится внутри определенного духовного мира. Отклонение от заданного таким образом порядка может привести к немедленному физическому и неизбежному наказанию»[194].

Бернард Нарокоби в общих чертах описывает систему вероучения своей регионально ограниченной религиозной общины. Эти люди знают высшее существо, которое зовется Ирухин и «находится наверху». Это существо не имеет никакой конкретной, идентичной его сущности формы. Рядом с ним находится существо женского рода — Хокуромен. Она создала реки, океаны, деревья, растения, пищу и т. д. Вызвав к жизни эти нечеловеческие материи, она сама обрела человеческую форму. Оба эти высшие существа всегда, постоянно и везде сопутствуют всем людям.

Сфера действия других существ, напротив, ограничена. Их зовут Варенобы, и они заявляют о себе обычно в форме таких событий и явлений, как особенно сильный гром, особенно яростный тайфун и т. п. Иногда они появляются в таких необычных, аномальных проявлениях, как, например, человек-карлик, крошечный или гигантский кабан, змея о двух хвостах и т. п. Варенобы принадлежат определенным людям в определенных, конкретных деревнях, и те, кто ими обладает, кому они служат, получают соответственно добрые или злые импульсы. Определенному роду, племени его Варенобы придают мужество, смелость, силу, выносливость и другие качества.

Далее следуют предки. Они существуют на том же уровне религиозной иерархии, что и сами люди, и их можно, при определенных обстоятельствах, просить о помощи, которую они оказывают своим родственникам, своим потомкам.

Наконец, существуют еще птицы, деревья, животные, скалы и другие природные явления, в которые верят как в живые, одушевленные существа. «В этом космосе, где дух может принять любую форму, выступить в любой ипостаси, нетрудно понять, что дух существует повсюду, что жизнь может быть присуща любым вещам как живой, так и мертвой материи»[195]. Мы же, которые делим вещи на «живые» и «мертвые», — совсем не меланезийцы.