Заключительный вопрос адресовался, конечно, мне. И я ответил машинально:

— Ясно.

В действительности же мне требовалось прояснить и уяснить очень многое. Командовать штурмовой группой, да еще в такой исключительной обстановке — дело мудреное. Для этого, по моим тогдашним*представлениям, куда больше подходил старший лейтенант Гребенщиков, командир разведвзвода. Он возглавлял, кажется, все штурмовые 1руппы, ходившие на выручку окруженного батальона. У него опыт! Мне бь4 к нему на выучку. В любой роли!

Правда. Гребенщикова не раз журили в моем присутствии: задачу, мол, не выполнил, а спирт, предназначавшийся для тех, кто в окружении, не вернул. Он невозмутимо выслушивал эти упреки и лишь после того приводил свои доводы.

Причину неудач Гребенщиков усматривал в малочисленности штурмовой группы и однообразии действий — в обход болота либо справа, либо слева: А когда ему предлагали прорваться к окруженному батальону ч^)ез болото, решительно утверждал, что это невозможно — болото непроходимо. Ссылался на данные топографических карт и свидетельства местных жителей.

Что же касается спирта, то у старшего лейтенанта всегда был один ответ: «Вытек весь до капли. Пуля пробила флягу. Прошу проверить». И действительно во фляге оказывалась пулевая пробоина. Частенько даже не одна, а несколько.

— О чем задумался? — прервал мои размышления начальник штаба.

Я промолчал.

— Устрой Безрученко в комендантском взводе, пускай поспит до восемнадцати часов, — распорядился подполковник.

Выполнив это распоряжение, я направился к Гребенщикову. В длинной землянке разведвзвода было тихо, там все спали, потому что прошлой ночью разведчики действовали в составе штурмовой группы. Гребенщиков тоже спал, и мне не сразу удалось растормошить его.

— Ты что? — бурчал он недовольно. — Пришел проверить, пробита ли пулей фляга?

— У меня других забот хватает.

— Предлагаешь ползти через болото?

— А почему бы и нет? Один уже прополз.

— Кто? — встрепенулся Гребенщиков. — Не может быть!

— На войне все может быть. За сутки преодолел болото. Днем лежал в снегу, а ночью полз.

— За сутки одному можно, — зевнул Гребенщиков, утратив всякий интерес к моему сообщению.

Я сказал, что по указанию начальника штаба все разведчики включены в новую штурмовую группу, попросил обеспечить их оружием и боеприпасами, объявил, что мне поручено в восемнадцать часов построить группу возле блиндажа командира полка. Гребенщиков зевнул еще раз и заверил:

— Все сделаем во славу родного полка. Сам готов служить под твоим началом.

Ему очень хотелось побыстрее спровадить меня и соснуть еще часок — другой. Испытания предстоящей ночи его не тревожили: он привык к ним.

Я заговорил о пурге: сегодня, мол, она будет нашей союзницей. Гребенщиков резонно заметил, что в пурге людей можно растерять, труднее выдерживать заданное направление. Тем более на болоте.

— Проползем, как кроты! — бодро повторил я выражение начальника штаба.

— Ну — ну! Посмотрим… Только не бери портных и сапожников. Одна морока с ними, — предупредил он напоследок.

Легко сказать «не бери». А кого взять?..

Серегин стирался не за страх, а за совесть, но пятнадцати человек в тылах не нашлось. Трех бойцов пришлось взять из стрелковой роты, двух — из минометной. В число пятнадцати вошли и Безрученко, и я, и старший лейтенант Гребенщиков.

В восемнадцать часов у блиндажа командира полка построилось двадцать восемь человек. Полковник придирчиво осмотрел каждого и двом — мне и Гребенщикову — приказал зайти в его блиндаж. Там нам было сказано, что группа разбивается на две подгруппы. Одиу поведу я, другую — Гребенщиков. Задача моей подгруппы: прорваться к окруженным через болото, не ввязываясь в бой даже в случае раннего обнаружения. Задача Гребенщикова: отвлечь на себя внимание немцев, действуя на уже известном им направлении. Начало действий — в два часа ночи, а не в двадцать четыре, как прежде.

В заключение командир полка объявил, что с моей подгруппой пойдет майор из «Смерша». Он сидел тут же — уже немолодой, высокого роста худощавый и молчаливый.

К часу ночи штурмовая группа заняла исходную позицию в окопах первого батальона. Метель не утихала. Мне даже показалось, что она беснуется гораздо сильнее, чем днем.

Безрученко пополз впереди меня. За мною следовал боец из первого батальона Маркин, знавший лучше других и здешнюю местность и расположение обороны противника. Все остальные ползли за ним.

Время от времени собирались втроем — я, Безрученко и Маркин, — чтобы обменяться наблюдениями и свериться

друг у друга, не сбились ли с курса. Наверное, много легче определить местонахождение корабля в океане, чем штурмовой группы в снежной круговерти, на погибельном болоте.

Безрученко вначале высказывался достаточно определенно:

— Направление выдерживаем точно.

Потом и в его ответах на мои вопросы зазвучали нотки неуверенности:

— Кажись, так ползем. А може, и отклонились…

Маркин предпочитал помалкивать.

Где‑то справа и чуть позади нас усилилась перестрелка. Очевидно, там действовала группа Гребенщикова.

Над нами тоже все время проносились стайками трассирующие пули. Я как‑то не обращал на них внимания — весь сосредоточился на том, чтобы не потерять из виду Безрученко. След его извивался между кочек. Каждый метр болота впереди себя он ощупывал предварительно руками.

Спина у меня давно уже вспотела, промокли рукавицы и ватные брюки на коленях. Иногда мягкая подушка болота плавно опускалась под моей тяжестью, покачивалась мелкими волнами.

Я подождал Маркина, приказал ему взять одну волокушу и следовать за Безрученко, подстраховывать его.

— Чуете, как в нос шибает, будто из кадушки с протухшей капустой, — сказал Маркин, пошмыгивая носом. — Провалишься в такую прорву и крикнуть не успеешь.

— Прекратить разговоры! Тащи волокушу.

Маркин пополз назад. Я догнал Безрученко, спросил:

— Далеко еще?

Безрученко молчал. Нетрудно было понять, что ничего определенного он сказать не может. Казалось, что у этого проклятого болота нет ни конца, ни края.

Е^шулся с волокушей Маркин. Доложил, что вся и^уппа следует за нами.

Прислушиваясь к продолжавшейся перестрелке справа, я взобрался на кочну. Она закачалась и стала оседать. Меня бросило в жар. И в тот же миг Безрученко прохрипел мне на ухо:

— Земля!

В этом его хриплом шепоте прозвучала радость первооткрывателя материка, неведомого доселе.

— Тогда пошли, — шепнул я ему с не меньшей радостью.

— Куда?

— Это у тебя надо спросить…

Посовещавшись, решиди держаться прежнего направления. Шагавший справа от меня Маркин вдруг вскрикнул коротко и провалился куда‑то. В ответ на его «вскрик грохнул близкий выстрел.

— Наши стреляют, — определил Безрученко.

— Ты уверен?

— Они.

И тут я снова увидал Маркина — он выбирался из воронки.

— Ползи вперед и скажи, чтобы не стреляли, — приказал я Безрученко.

Вскоре до нас долетел его негромкий призыв к окруженным:

— Не стрелять, братцы!

Наверное, немцы тоже услышали голос Безрученко. Полетели в метельную мглу осветительные ракеты, ударили пулеметы. Надо было выждать, не дать обнаружить себя. Мы замерли в снегу. Только когда обстрел стих, Безрученко проводил меня к командиру батальона, капитану Кулакову.

— Что‑то я тебя не знаю, — сказал тот, старясь впотьмах разглядеть мое лицо.

— Не встречались, — ответил я. — Теперь будем знакомы. Сколько тут вас?

— Адъютант батальона, командир пулеметной роты, фельдшер, связист, мой ординарец и я. Половина — в соседней воронке.

— Раненые есть?

— Один. Командир роты. Остальные замерзли.

— Ползти может?

— Нет.

— На волокушу его. Подкрепляться будем на болоте. Маркин, вперед! Будешь за штурмана. За тобой — волокуша, потом весь батальон, потом наша группа. Безрученко' назначаю замыкающим…

Разговаривали мы шепотом. Казалось, ничем себя не выдали. Но где‑то у самого края болота чуть замешкались при свете ракеты. Пулеметная очередь настигла фельдшера и адъютанта батальона. Оба были тяжело ранены. Потребовалось время, чтобы уложить фельдшера на волокушу, адъютанта — на плащ — палатку. Прошуршали первые мины. Здесь все было пристреляно противником. Однако метель выручила нас, помогла скрыться.