— Ну вот… получилось же. А вы не хотели… Теперь Верочка увидит своего папу. — Она помолчала несколько мгновений, за которые я, конечно же, успел понять, что хоть и мало похож портрет, но не это главное в ее заказе, потому можетЪна и не взяла с собой на этот раз дочку.

— Только исполните еще одну мою просьбу? — вдруг спросила, стеснительно склонив голову. — Сделайте ему глаза голубыми…

Я не сразу понял, о чем она просит, ведь портрет исполнен простым карандашом!

— Если бы вы знали, какие у него были голубые глаза! — воскликнула она тихо, продолжая смущенно отводить свой взгляд в сторону. — Я, наверно, и полюбила‑то его именно за эти глаза… Подрисуйте, пожалуйста!

Я пожал плечами: вообще‑то так обычно не принято, но если хотите…

Достал и) коробочки огрызок синего карандаша и легкими касаниями «подголубнл» глаза шофера с большим чубом, не любившего фотографироваться.

Женщина снова пристально посмотрела на портрет и радостно улыбнулась:

— Ну вот… теперь и мне он светить со стены будет своими голубыми, и Верочке запомнится красивым…

Это был вежливый намек на то, что я сделал его красивее, чем он был, но она с этим согласна. Верочке нужен красивый отец с голубыми глазами, о котором, конечно же, не раз она рассказывала дочке.

Родился 14 марта 1924 года в селе Верхний Киембай, в бескрайних степях Оренбуржья.

На Кубань приехал в 1938 году. Здесь и застала его война.

Выпускник старокорсунской средней школы Дроздов прямо с выпускного вечера ушел в военкомат и вскоре надел шинель курсанта Грозненского пехотного училища.

А в июле 1942 года он уже в звании лейтенанта командует пулеметным взводом, защищая Сталинград. 23 августа, тяжело раненый, попадает в немецкий лагерь военнопленных. Ему удается бежать, и он вдет на запад, участвует в боях за Днепродзержинск, Одессу, в Ясско — Кишеневской операции, освобождает Румынию, Болгарию.

Награжден орденом Отечественной войны 1–й степени, медалью «За отвагу», «За победу над Германией», юбилейными медалями.

После войны — работа в литейном цехе, соединенная с заочной учебой в политехническом институте, начальником цеха на Краснодарском компрессорном заводе. Хорошее знание заводской жизни, проблем коллектива позволило ему создать роман о рабочем классе — «Литейщики».

Потом на страницы нового романа «Прощание с журавлями» выплеснется все, что он пережил на войне. Бои под Сталинградом описаы с докуметальой точностью. Третий роман «И некуда руки воздеть» опубликован только в сокращенном варианте.

Печатались в журнале «Кубань» его повести: «Снежана», «Мария — дочь Хрисана»; рассказы: «Каким был день?», «Неожиданная командировка», «Человек огня» и др.

С 1986 года, как коммунист, работает директором Бюро пропаганды художественной литературы краевой писательской организации.

Член Союза писателей СССР.

* * *

1

«Едем на фронт, но куда именно, пока неизвестно, — писал Иван Берестов письмо домой под стук вагонных колес. Адрес полевой почты изменился. Мы едем на фронт курсантами, всем Грозненским училищем.

Название‑то какое — Грозненское!.. Говорят звание лейтенантов будут присваивать там, в боях, а пока…»

2

…Ночью, когда курсантский полк после трудного перехода дотащился до села Васильевка, когда по цепочке передали: «Командиры — в правление колхоза!» Иван не обратил внимания на эту команду. Он все еще не мог привыкнуть к своему офицерскому званию, и командиру батальона пришлось посылать за ним связного.

— Далеко ли хоть оно, правление?

Берестову казалось, что он и шагу больше ступить не сможет. Он с завистью посмотрел на Бугоркова, Стахова, Подзорова… Курсанты спали, кто где свалился. Подзоров обнял свой пулемет, словно милую, храпел басом. «Что за человек, — подумал о нем Берестов, — ни жалоб, ни стонов: тянет

— пока велено. Силен, как медведь, сожмет сучок — сок потечет». Берестов переступил через ноги Подзорова и пошел за связным.

Ночь была темна.

Впереди, словно лезвие ножа, блеснул и погас лучше света: кто‑то открыл и закрыл дверь. Пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о косяк, Берестов вошел в темную с низким потолком комнату.

— Вам что, особое приглашение? — встретил его командир батальона Лабазов.

В сухощавом лице майора, подсвеченном тускло — желтым светом керосиновой лампы, нет зла — только усталость и озабоченность.

В комнате с окнами, зашторенными солдатскими одеялами, было так накурено, что керосиновая лампа начала угрожающе попыхивать.

Никто этого не замечал. Офицеры вслушивались в тихий голос майора Лабазова.

— Враг рвется к Сталинграду, хочет отрезать Кавказ от Центральной России. Задача — не допустить противника к Волге. Отныне наше училище будет называться особым полком Сталинградского фронта. Приказано занять триста четырнадцатый укрепрайон первого обвода.

Майор ткнул карандашом в стопку топографических карт и приказал начальнику штаба раздать их.

Иван получил карту, развернул. Левее Васильевки — противотанковый ров. А где же противник? Никаких синих линий на карте не было.

— Впереди нас дерутся две дивизии, — пояснил майор Лабазов.

— Далеко? — спросил кто‑то осипшим от курева голосом.

— Примерно, в районе Цимлянской.

— Неужто фрицы уже наше цимлянское попивают? — возмутился узкоплечий офицер. Его худые лопатки выпира- ли из‑под вылинявшей гимнастерки.

— По ту или по эту сторону Дона? — опя! ь спросил офицер.

— По эту, — огорченно подытожил комбат.

Стало тихо.

— Мгм… — промычал кто‑то за спиной Берестова.

Иван оглянулся. Сзади, устало привалясь к закопченной трубе печурки, стоял незнакомый капитан. Утомленное лицо, усталый взгляд глубоко посаженных глаз… Пальцы худые, длинные, неторопливо сворачивали из газетного обрывка козью ножку. Эти пальцы показались Ивану знакомыми. Где он мог видеть капитана? Да в вагоне же… Он, этот высокий, слегка сутулившийся офицер, говорил тогда о данной человеку власти, как о лакмусовой бумажке, которой проверяется порядочность…

Капитан провел языком по краю газетного обрывка, мрачно заметил:

— За Дон не зацепились, а за противотанковым рвом хотим удержаться.

— Есть приказ Верховного: ни шагу назад! — сказал майор Лабазов и, оглядев всех, находящихся в комнате, словно прикидывал в уме значимость каждого, добавил: — Прошу внимательно, очень даже внимательно прислушайтесь к голосу собственной совести.

Расходились в молчании. На улице капитан не вытерпел и опять сказал, но только уже тихо, для одного Ивана:

— Скатерть с конца на конец стола натягиваем…

— Как это понимать? — спросил Берестов.

— Как хотите, так и понимайте. Вы — человек военный.

3

Над горизонтом вспухла и начала быстро разрастаться горбушка солнца — красная, яркая.

— Опять будет жара, — ни к кому не обращаясь, пробормотал Берестов. «Лейтенант… военный человек… — вспоминая вчерашнее, проговорил про себя Иван и усмехнулся. — Лейтенант Берестов…» — подумал о себе, как о ком‑то постороннем.

Он потер отекшую от неудобного лежания шею, оторвал от дернины тяжелую после сна голову и, щурясь, огляделся. Вокруг на земле, кто где упал, спали курсанты.

Берестов сел, развел занемевшие плечи, протер сонные глаза и долго рассматривал запыленные сапоги.

Везде пыль, одна пыль — на полыни, на безлистом чи- лижнике, на стеблях бурой душицы..

Длинная, выжаренная солнцем, во всем черном, подошла к Ивану калмычка, протянула ему кувшин.

Кругом опаленная жестоким солнцем степь и — молоко, холодное, как из погреба.

Берестов отпил глоток. Холод остудил истомленную грудь. Трудно, ох как трудно оторваться! Иван встретился взглядом с глазами товарищей, увидел их обожженные горячим ветром губы… И второго глотка не сделал. Кувшин передал Бугоркову — слишком уж жалким выглядел он.