В то же время эвакуировались на Восток, далеко на Волгу авиашколы: Одесская, Чугуевская, Краснодарская, Ейская, Армавирская, Сталинградская и др. И был тогда приказ Верховного Главнокомандующего Сталина: «Дать фронту 150 тысяч воздушных бойцов».

В результате, не так скоро, правда, лишь весной сорок третьего, советская авиация завоевала‑таки полное господство во фронтовом небе. И тем самым обеспечила наземным войскам успешное продвижение к полной победе над фашистской Германией. В 50–летне Победы не грех сказать и о том, что треть списочного состава Героев Советского Союза, летчиков, обрели крылья в военное время, там, на полевых аэродромах в Заволжье.

Вот об этом, в основном, и пишет В. Т.Иваненко. Помогает ему быть правдивым в отображении седого прошлого лично прочувствованное за двадцать лет службы в авиации.

* * *

Горел Синеморск. Горел большой приморский город. Едва начинало спадать пламя, прилетали самолеты с черными крестами на крыльях, бросали на город бомбы и уходили за тучу дыма.

Сипло ревели в порту парохода!. На сходнях кричали командиры, торопя и подбадривая необстрелянных солдат. Измученные морской болезнью, солдаты длинными колоннами втягивались в улицы Сннеморска и двигались к окраинам, где их ждали окопы полного профиля.

В го же время с центрального аэродрома Синеморской летной школы поднимались самолеты И-16 и уходили па восток, далеко в Заволжье. По тому же маршруту раньше, ночью, отправился железнодорожный состав с членами семей авиаторов, техниками, преподавателями и курсантами.

Полковник Метальников, начальник школы, улетел с первым воздушным эшелоном организовывать на новом месте базирования подготовку воздушных бойцов по ускоренной программе. Однако не удержался, прежде чем запрыгнуть в кабину своего «ишачка» шагнул к провожавшему его Романову — командиру отряда учебно — тренировочных самолетов УТ-2 — и спросил тревожно, даже с дрожью в голосе:

— Как вы думаете Прадед, вернемся скоро?

Грузноватый капитан Романов был намного старше по возрасту и опыту летной работы. Выходец из семьи помещика, он рано связал судьбу с авиацией. Длительное время жил во Франции доверенным царского правительства по закупке аэропланов фирмы «Блерио». После воевал на них с немцами в армии генерала Брусилова вместе со своим давним наставником, ветераном русской авиации, внуком Айвазовского Константином Арцеуловым. Потому Металыш- ков всегда испытывал к нему чувство симпатии и нередко обращался к старику не по званию, а так, как воспринимал по авиационной родословной.

Сосредоточенно шевеля густыми, уже с проседью бровями, Прадед не ответил ему прямо на вопрос, а лишь сурово, и торопливо тоже заметил.

— Летчиков — ииструкторов берегите в эвакуации, товарищ полковник. Иначе никогда не вернемся.

Его отряд — семнадцать молодых летчиков — сержантов (до вчерашнего дня их было восемнадцать, но восемнадцатый Костя Борщев улизнул‑таки в строевой авиаполк, помогла третья рука — родной дядя в штабе военного округа) — по- следним воздушным эшелоном покидал орлиное гнездо, свитое на западном берегу Черного моря.

Взлетали на склоне дня звеньями, не оглядываясь — в спины светило низкое яркое солнце, да и стыдно было оглядываться: позади горел город, что‑то бесформенное полыхало у мола. Там гибли люди. А они…

За Гнилым лиманом «утенкн», едва не цепляясь за колья виноградников, образовали плотный журавлиный клин. Потом они еще долго шли бреющим, маскируясь от воздушного противника.

Встретив на пути зеленую стену леса, самолет ведущего перешел в набор высоты. За ним потянулся весь клин, медленно, как бы с неохотой удаляясь от земли.

Высоко над лесом Романов развернулся хвостом к фронту. Щуря глаза, сосчитал ведомых и вздохнул. Впервые за многие дни вздохнул свободно. Никто не отстал. Правда, метался в строю, как бумажный змей, пятый слева — Иволгин.

«Нервы. Не рубанул бы винтом кого‑нибудь», — подумал с опаской Романов.

В паре с ним шла спокойно и ровно жена Борщева Полина. Пронизывая редкие облака летчики на какие‑то доли секунд теряли ее из виду. Она их тоже. А затем встречала озорной улыбкой или вызывающим кивком: «Ну. как, мол, вы там, мужики?».

Это командир отряда видел хорошо тоже. И он вспомнил свою молодую жену Фаечку, какой видел на свадебном вечере Борщевых первого Мая в «Буйке», загородном рыбачьем ресторане, где пахло морем, свежим пивом и жареной барабулей.

Выпив бокал шампанского в три приема и захмелев, Фаечка прильнула к нему.

— Спой нам, Сергей Сергеевич, — попросила вкрадчивым топотом. — Свою любимую. Спой, Сереженька, пожалуйста, — и запела сама негромко с надрывом.

Летчик Пьер — для больших карьер На лукавый взор рыжый Клер поменял мотор. Романов стал подпевать:

Десять дней он у ней, аппарат забыт.

И полет не влечет, если Клер твердит:

«Тобою горд Париж. Ты одни в моей душе царишь. Ты один».

Как‑то раз, в поздний час, Пьеру дан приказ: Облететь в дозор цепь Альпийских гор.

Сквозь туман на Монблан курс неверный взят…

Этот жестокий авиационный романс Сергей Сергеевич молодым слышал в Париже на приеме у национального героя Франции Луи Блерио…

Впереди, задернутый легкой дымкой с румянцем близкого заката Южный Буг уползал к морю. По обе стороны его раскинулись луга, поля, перелески. До самого горизонта поля, перелески, подпаленные па холмах и пригорках заходящим солнцем: черные косы заводов, ст олбы серой пыли на дорогах и бледные, рваные тени облаков. Все как до войны. Без малого тридцать лет видел Романов землю вот так, с птичьего полета. Видел и когда она спала, ночью чувствовал сердцем поля, города, дороги.

Не верилось, что сейчас там, внизу, одним с ним курсом, бредут на восток женщины, старики, дети. С высоты земля всегда казалась крепкой, спокойной. И как бы трудно ни приходилось Романову в полете, стоило посмотреть на землю, нужное решение приходило само собой. И сейчас его вела к цели земля. Компас? Что компас! Компас тоже без ее руки иичго. Земля вела!

Еще впереди, стремительно ныряя в овраги и обтекая пригорки, скользил треугольник из семнадцати теней. Скользил ровно и прямо, словно катился по рельсам. По этим теням Романов хорошо видел движение строя.

На восточном крутом берегу Южного Буга этот клин на миг переломился и опять ровно поплыл дальше.

Сверяя по его движению линию пути, проложенную, на карте, Романов вдруг увидел восемнадцатую тень, врезавшуюся по центру сзади. И тут же, прямо перед собой, — «мес- сершмитт», немецкий истребитель, с драконом на капоте.

С веселым оскалом смотрел из кабины головастый немец. Повторяя заход, он, словно пробуя, что перед ним такое и можно ли поразвлечься, дал короткую пулеметную очередь.

Задний «утенок», справа вспыхнул. За ним загорелись еще два, там же, справа.

В вираже над Романовым немец дернул плечами, показал два пальца, соединил вместе, резко опустил, захохотал.

«У тебя двое столкнулись, — без труда расшифровал этот знак Романов, — сами. И я тут, поверь, ни при чем».

Третьего, срезанного пулеметной очередью, он, по- видпмому, не брал в расчет. Не интересно. Каждый раз перед тем, как пальнуть, он, словно бы для разминки, делал холостой заход, низко проносился над группой, тряся ее мощной воздушной струей от винта. Здесь тень «мессершмитта» и тень ведущего «утенка» на мгновенье сливались в одну.

Ведущего «Дракон» почему‑то щадил: то ли оставлял на закуску, то ли желал всласть налюбоваться его беспомощностью. Бросая свой самолет вверх, вниз, в стороны, Романов надеялся тем самым хотя бы затруднить «Дракону» прицельную стрельбу и вилял хвостом, сигналя летчикам: разомкнуться, действовать самостоятельно. Они липли к нему, как пчелы к матке.