— Олежка — а!!.

Прошло не более пяти минут, как они в западне. И вот уже потеряли третьего товарища. Самого молодого. Кровь за кровь! Стиснул зубы капитан Егоров поискал глазами впереди офицера с тонкой талией. Не найдя, выстрелил наугад. В то место, где его видел в траве раньше. Вытер рукавом гимнастерки пот на лице. И, стараясь быть услышанным, в густом грохоте автоматных очередей, крикнул через голову Единхарова левофланговому Богатыреву:

— Не части!..

Единхаров и Богатырев начали палить в немцев тут же, как только упал Горычев. Лейтенант, втянув голову в плечи, стрелял прицельно, но неторопливо, экономно, и даже считал сколько раз. Богатырев — быстро нервно, патронов не жалел.

— Не части! — Пытался остановить ег о командир. — Не суетись. Опять тебе не хватит одного патрона.

Однако Богатырев даже бровью не повел в его сторону. Лишь тогда, когда расстрелял и вторую запасную обойму, — только здесь он выкинул пистолет за борт, уселся поудобнее лицом к Егорову и показал спичечный коробок.

Что это значило, Егоров догадался сразу. Выпрыгнул из кабины и решительно направился к Бога тыреву.

Немцы прекратили пальбу, подумав, очевидно, командир приблудных русских идет уговаривать своего нервного пилота прекратить бессмысленное сопротивление. По нему они, как самому агрессивному, в основном и палили длинными автоматными очередями. Но самого Богатырева только напугали. Зато изрешетили самолет. Из крыльевых баков струйками вытекал бензин. Нагек бензин и в кабину из поврежденных топливных трубок в моторе.

Проходя мимо Единхарова, Егоров увидел, что тот снова сидит в кабине с приставленным к виску ТТ. Отвел от него быстро взгляд. И не оглянулся даже, услыхав сзади:

— До скорой встречи, капитан.

Тут Егоров на секунду' остановился.

— До скорой, лейтенант. — Услыхав за спиной выстрел, быстро пошел дальше к Богатыреву. Но старший сержант остановил его повелительно и резко.

— Стой, командир. Стой!

Егоров подчинился. Богатырев повертел в руках спичечный коробок.

— Можно, командир?

Сказать «да» голосом Егоров не смог. Он выразил свое согласие коротким кивком головы.

— А выговор, товарищ командир? — продолжал с вымученной лукавой у смешкой Богатырев. — Мне ведь в рай…

Егоров бросился к нему.

— Снимаю, снимаю выговор!

— Назад, командир. Назад!

Но Егоров упрямо с поднятым бледным лицом шел на него. Тогда Богатырев зажмурился и, вслепую, чиркнул спичкой о коробок…

Взрывом капитана Егорова отбросило далеко в сторону. Упал он на шелковистую траву лицом вниз. Когда начали взрываться боеприпасы в объятом пламенем самолете- истребителе, не слышал. Не слышал и не видел, как подошел к нему немецкий офицер с муравьиной талией, как нотой, но осторожно, перевернул на спину, как он после пристально смотрел на обгорелого летчика. Немецкому офицеру показалось, должно быть, что глаза у этого советского летчика огнем почему‑то нисколько не повредило. И в них еще сохраняется живой блеск, — толика той жизни какою капитан Егоров жил до этой трагедии. Широко открытые глаза его смотрели в чистое апрельское небо, казалось, затаенно, но вместе с тем тем вдохновенно и гордо.

* * *

Немцы их похоронили со всеми воинскими почестями. Как настоящих героев.

В. Монастырев родился 21 июля 1915 года в Москве в семье служащего. Окончил ФЗУ, работал слесарем, учился на рабфаке. В 1936 году поступил в Московский пединститут им. КЛнбкнехта. Получив звание учителя, работал в школе.

С 1940 по 1953 год В. Монастырев служил в Советской Армии военным корреспондентом. Во время Великой Отечественной войны принимал участие в освобождении Кубани.

В послевоенные годы его рассказы и очерки печатались в альманахе «Кубань», в журнале «Советский воин».

Перу В. Монастырева принадлежат книги: «На перевале». «Люди в горах», «Тетрадь с девизом» и другие, изданные в Москве и Краснодаре. Некоторые рассказы В. Монастырева издавались в ГДР и ЧССР.

В. Монастырев избирался ответственным секретарем Краснодарского отделения Союза писателей.

Имеет награды: Орден Отечественной войны 2–й степени, Красной звезды. Коммунист. Член Союза писателей СССР.

* * *

Салют

Двое суток, не утихая, шел бой. К исходу второго для сотня капитана Шутова пробилась к железной дороге и оседлала ее. Через два часа, подтянув свежие части, гитлеровцы контратаковали и отрезали сотню от основных сил.

Самого капитана днем посекло осколками мины, весь он был перебинтован, беспомощно лежал на носилках, сооруженных из двух черкесок. Казалось, что у капитана жили только два глаза, они все время были широко открыты и лихорадочно блестели. Командиры взводов вышли из строя еще в первый день боя, и сотней фактически управлял старшина Лепиков, широколицый, с узкими, немного раскосыми глазами, рослый мужчина, до войны работавший заведующим хозяйством в одном из колхозов станицы Павловской. Старшина славился на весь полк своей хозяйственностью, доходившей до скупости, и страшной физической силой. Что касается его скупости, то она вошла в поговорку. В любое время у него все было — и ружейное масло, и ветошь, и пакля, и всякие другие нужные, а иногда и не нужные вещи, но выпросить что‑нибудь из этого припаса у него никому не удавалось. Даже своим пластунам необходимое он выдавал с таким видом, будто терпел от них тяжелую обиду.

Вечером, как только утих бой, Лепиков пришел к Шутову. Капитан лежал в узкой неглубокой щели, отрытой под иасыпью железной дороги. Возле него стоял котелок с водой. Время от времени он опускал в него руку и мокрыми пальцами проводил по запекшимся губам.

— Выходит, окружили нас, товарищ капитан, — доложил Лепиков.

Шутов глубоко вздохнул и повел глазами в сторону Лешгкова. Потом медленно проговорил:

— Забудь это слово, старшина. Никакого окружения нет, просто противник у нас со всех сторон. Оборудуй круговую оборону.

Сильно поредевшая сотня заняла круговую оборону: отрыли окопы, распределили секторы обстрела. К югу от железной дороги шло перерезанное глубокой балкой, поросшее невысокой травой поле; на западе, от разбитой путевой будки, начинались мелкие кустики, примыкавшие на севере к молодой сосновой роще, откуда пришли сюда пластуны. Теперь и там находился противник. На восток уходили пологие холмы с редкими соснами. Сейчас в той стороне растекалось по небу зарево: что‑то горело в городе, за который шел бой.

Перекрыв железную дорогу, сотня отрезала гитлеровцам последний путь отхода из города, и, конечно, они попытаются этот путь себе расчистить. Капитан понимал, в каком сложном положении оказалась сотня, но распространяться по этому поводу не стал, только сказал. Пешкову, чтобы он проверил, хорошо ли окопались казаки. Старшина обошел позиции, придирчиво оглядывая окопы. Зарылись пластуны на совесть. Особенно хороший окоп оборудовали ручные пулеметчики Никита Рудый и Грицко Катаенко. Стол для пулемета словно вылизан, бруствер аккуратно замаскирован, для коробок с дисками ниши сделаны.

— Молодцы, — похвалил Лепиков, — в таком окопе можно до заморозков держаться.

— Это нам ни к чему — до заморозков, — ответил Рудый.

— С табачком подбились, товарищ старшина, — сказал Катаенко, — так что долго не протерпим.

— И то правда, — подтвердил Рудый, — подбросил бы ты нам курева, старшина.

— Табак вы третьего дня получили па неделю, следующая дача в субботу, раньше не положено… Угостить могу, — страпшна сел, свесив ноги в окоп, достал пухлый кожаный портсигар и сложенную по размеру папиросы газету. Оторвал по листку и протянул казакам- Катаенко взял листок, а Рудый отказался.

— У меня своя есть…

Он вытащил ич кармана сложенную вчетверо газету и, оторвав от нее кусок с ладонь величиной, подставил, ожидая, когда Лепиков насыплет ему махорки.