Потом в полузабытье слышал, как кто‑то сказал:

— Идите проститесь с ротным Крышко. Пуля разорвала.

Берестов вспомнил о старшине Назаренко. Где он сейчас? Жив ли? Крышко уже нет. Да и курсантов Шафороста и Болгарчука тоже нет. Вражеский снаряд разыскал их прямо в доте. Расколов пулеметный щит пополам, он взрывом отбросил курсантов к бронированной стенке. А Василий Тищенко, Дубровский, Михаил Войтов, Кромин, Рафик Кос- таньян… — где они?..

В Грозненском отдельном курсантском полку было 2345 человек.

Полк ни на шаг не отступил.

Полковника Сытннкова немцы растерли гусеницей танка. Его жену, капитана медицинской службы подняли на штыки. Комиссара Горюнова расстреляли.

Нет и Николая Волканова.

«И зачем он только выскочил?.. — пожалел его Иван. — А он, Берестов, тоже мог же отсечь пехоту пулеметным огнем…»

«Литература начинается там, где кончается трезвость ума и начинаются чувства, переживания… — как‑то сказал Волканов. — А бой, как и литература, тоже искусство…»

«Николая Волканова нет, а его слова остались," — с каким‑то облегченным умиротворением подумал Иван и провалился в забытьё.

Пришел в себя и не понял: почему он в степи, на ковыле?

Наверное кто‑то тащил его в тыл. Неужто Люба?

Любовь Кучма — блондинка с серо — голубыми глазами, мягкая душой пятнадцатилетняя девчонка. Где и откуда она появилась в училище, никто не знал. Но все называли Любу дочерью полка. Хотя и величали ее как взрослую — Любовь Павловна.

«Но Люба не могла его тащить, — вспомнил Иван. — Ведь она тоже была ранена. Хотя…»

Она и раненая кричала из воронки, куда успела перетащить курсанта с оторванной рукой: «Ребята, кто ранен, ползите ко мне. Я не могу к вам… У меня обе ноги прошиты пулями…»

Иван тяжело оторвал от земли забинтованную голову. Огляделся. Вокруг — не единой живой души. Одни трупы немецких и русских солдат. Вся степь усеяна трупами и среди них маячит на горизонте грустный мирный комбайн. «Не та жатва, не те снопы! Не тот урожай, не та страда».

Слева — немецкий танк. У его борта склонился фриц. Он как бы собирался стянуть разорванную гусеницу. Иван даже вздрогнул от такой неожиданности.

Но и танк, и немец были мертвы. Из‑под гусеницы выглядывала голова русского солдата с высунутым языком. Чуть дальше — ятрышник. Уцелел же! Стоит, как пшеничный стебель с пурпурным, словно облитым кровью, колоском. Стоит, как огрех на косовице.

Иван смотрел на все это: на трупы, на расплющенное тело солдата, на скрюченного с разорванным животом курсанта, как на нарисованное художником мертвое полотно. Это было настолько невероятно, что уже не воспринималось человеческими чувствами.

Есть какой‑то момент утомления, когда человеку становится все равно. Бомбят? Пусть бомбят. Огневой налет артиллерии? Ах, пусть…

Высоко в синеве режут клином небо журавли, а над ними, еще выше, точно также треугольником, летят бомбардировщики. Обе стаи, не мешая друг другу, расходятся в стороны.

— Пи — иить! — стонет Иван и ползет в поисках фляги с водой. Дотягивается до мертвого сержанта. Возле него сумка, из которой выпали письма. Потрогал висевшую у него на поясе фляжку. Она была пустой. Иван в изнеможении повалился на спину, отчаянно завыл:

— Пии — и-иить!..

Между' небом и землей, растертой гусеницами танков, высел на серебряной нитке жаворонок. Трель его, трепещущая, живая вещала о торжестве жизни. Раненый среди мертвых слушал его песню и, казалось, мертвецы молчат, чтобы не нарушить трели жаворонка…

Весь курсантский полк ушел в вечность, но — не в забытье.

… В селе Васильевка на фронтоне Дворца культуры — мемориальная доска. На ней золотом высечено:

«Здесь стоял насмерть отдельный Грозненский курсантский полк».

Защитники Сталинграда дрались там, где, казалось, драться было невозможно, стояли так, как не стоял, пожалуй, никто.

О них потом сложили песню:

Есть на Волге утес,

Тот утес Сталинградом зовется…

При пленении Паулюса Шумилов спросил:

— Какие мотивы послужили к сдаче оружия сейчас?

На что Паулюс убито ответил:

— Мы не сложили оружия, мы выдохлись, дальше драться не могли.

Писатель Жан Ришар Блок в обращении по московкому радио к соотечественникам с нескрываемой радостью сообщал:

«Слушайте, парижане! Первых трех дивизий, которые вторглись в Париж в июне 1940 года, этих трех дивизий — 100–й легкопехотной, 113 и 285 — пехотных — не существует больше! Они уничтожены под Сталинградом, русские отомстили за Париж. Русские отомстили за Францию!»

С. Эминов — поэт, прозаик, переводчик — родился в 1921 году в селе Албат — ныне Куйбышево Бахчисарайского района в Крыму.

В 1939 году, окончив 10 классов средней школы, работал в редакции районной газеты «Ударник». Сначала в должности литсотрудника, а затем ответственного секретаря и редактора газеты.

В 1941 году Сеитумер Эминов добровольно ушел на фронт. Воевал в рядах защитников Одессы, Севастополя, в 8–ой Особой десантной бригаде в Новороссийске и в партизанских отрядах Крыма.

Награжден орденами и медалями.

Позднее окончил Среднеазиатский государственный университет.

С 1976 по 1982 год — редактор отдела художественной литературы имени Гафура Гуляма в городе

В 1944 году был репрессирован. Ташкенте. Здесь вышли его четыре оригинальных и две переводных книги. В том числе роман «Волею рожденные», перевод романа «Священная кровь». Затем изданы в разных издательствах более десяти книг на русском и татарском языках.

Член Союзов писателей и журналистов.

* * *