Расправляя под ремнем гимнастерку Богатырев выдвинулся вперед.

— Что же это ты, герой — одиночка, — с усмешкой продолжал Егоров. — Сидел на хвосте у «рамы» и отпустил подмываться?

Почувствовав слабину, Богатырев вмиг преобразился, расправил плечи и ответил тоже с улыбкой, даже нагловато.

— Виноват, командир! Исправлюсь. — После, стуча кулаком в грудь, начал запальчиво оправдываться. — Боекомплект кончился, командир. Будь у меня еще патроны. Хоть один… Да я бы… То я бы ее, лярву…

— Оружейнички — и! — откидывая с поворотом назад голову, позвал Егоров. — Старшему сержанту Богатыреву заряжать на один патрон больше, — и меняясь в лице, сказал строго и властно. — Выговор вам, старший сержант! Бросили одного своего товарища, своего ведущег о…

В это время в центре зеленого поля отчетливо проявился камуфлированный штабной «виллис». Он на большой скорости катился в их сторону и резко затормозил возле

капитана Егорова. За рулем сидел сам начшгаба, полковник. Он торопился поспеть еще куда‑то. Поэтому, не отрывая рук от баранки, обращаясь к Егорову, сказал живо, с настроением.

— Получен приказ, капитан. Вашу группу срочно откомандировать на юг, в район Краснодара. Поведет лидер. Готовьтесь, орлы. Вас уже ждут на Кубани.

* * *

Лидер «пешка» — пикирующий бомбардировщик Пе-2

— повела их на Кубань, с дозаправкой в Ростове, с максимальной скоростью. Но вела расчетливо (справа ог маршрута недалеко пролегала, грозная, тдя всего живого, линия фронта), на такой высоте, что капитан Егоров мог бы легко различить на земле не только крупные населенные пункты, но даже тонкие линии проселочных дорог и по ним с надежностью ориентироваться в пространстве. Мог бы. Однако мешала этому дымка. Весенняя полуденная дымка, густая, как осенний утренний туман. И яркое солнце в безоблачном небе.

Лидер шел впереди «Яковлевых» на дистанции устойчивой зрительной связи, но курсом как бы на солнце. Оно ослепляло глаза. Все это несколько нервировало Егорова. Кроме того ему выпадало уже не раз перелетать с одного прифронтового аэродрома на другой самостоятельно и всегда полагаться только на самого себя, на свое умение выводить группы летчиков на КПМ в расчетное время. Вынужденный сейчас следовать за лидером «под копирку» и выполнять его команды, Егоров не чувствовал себя спокойно. И для разрядки напряженности чаще чем следовало вызывал лидера на съязь, узнать о месте нахождения.

С экипажем пикировщика, пилотом Кзотовым и штурманом Копейкиным, он познакомился накоротке, когда они втроем готовили инженерно — штурманский расчет на перебазирование. Ребята они были уже, как и он, стреляные, не новички в боевой обстановке. И показались ему тогда, на земле, толковыми, думающими. Но это на земле. А какие они в воздухе — еще надо было увидеть. Егоров не сомневался только в надежности своих ребят, шедших за ним крыло в крыло. Случись даже встретиться сейчас на маршруте с люфттваффовцами — фронт рядом — его ребята не разбегутся. Ну а лидер…

Егоров снова нажал на кнопку передатчика.

— Пешка, точно идем? Как поняла?

— Поняла, поняла. Не дергайтесь, крючки. Спокойно. Вскоре пилот Пе-2 вызвал его сам на связь.

— Смотрите впереди прямо…

Здесь, на юге, висящая в воздухе розоватая в солнечных лучах дымка плотнее укрывала землю, чем где‑либо на маршруте раньше.

Жмурясь, Егоров разглядел все‑таки впереди на земле вначале строения большого города, затем, наконец, на окраине зеленый пятачок с накатанной посередине самолетами ровной полосой. В это же время Пе-2 клюнул носом и, качая крыльями, пошел на снижение.

— Приехали, крючки, — весело доложил пилот. — Мягкой вам посадки.

И Егоров ему поверил. Ох, как он жалел об этом, когда понял, что лидер привел их не в Ростов, а на аэродром в Таганроге, откуда гитлеровцев еще не выгнали.

Это поняли и его ведомый Горычев, Единхаров и его ведомый Богатырев. Но слишком поздно. Лишь тогда поняли, когда, быстро освободив полосу для посадки пары прикрытия Добытнев — Грабелышков, отрулили на 1раницу аэродрома. Выключив здесь моторы, они с вытаращенными глазами застыли в кабинах. К ним со всех сторон бежали с автоматами и карабинами наизготовку гитлеровцы в жабьих мундирах. А на всех возможных направлениях взлета возникали машины аэродромного обслуживания. И нельзя уже было никоим образом исправить ошибку лидера.

Ничем не могла им помочь в беде и пара Добытнева, виражировавшая над аэродромом. По ней и пикировщику- лидеру, не успевшему приземлиться, открыли из укрытий огонь зенитчики. Лидер поджал лапки, убрал шасси и подался па бреющем в сторону Ростова, куда было не более минуты лета. О чем он догадался только теперь. А мог, обязан был сообразить гораздо раньше: в полете навигационный ветер несколько относит самолеты вправо от заданной шиши маршрута и должен бы был внести поправку в курс. Теперь же эту маленькую ошибку, допущенную бомберамн, пилотом и штурманом, должны исправлять на земле они, истребители ценой… Один бог знает какой ценой!

А вокруг шелковисто отсвечивала в лучах южного солнца трава. Над лиманом хлопотно кружили весенние чайки. В городе буйно цвели деревья. На окраинных улицах восторженно перекликались старики, дети: «Наши вернулись!» Для них, виражировавшие над летным полем самолеты с красными звездами на крыльях, — были такой же радостью, как голодному хлеб к обеду. И все они обмерли, когда краснозвездные самолеты вдруг попадали, — один и лиман, другой на сухое за городом.

Кого‑то из этих летчиков окровавленным взяли в плен гестаповцы, кого именно — Добытнева или Грабель- никова — неизвестно. Потому что он на допросе в гестапо не только не выдал ничего секретного, но и себя назвал для протокола вымышленно: Григорий Константинович.

Его расстреляли в одночасье с местными подпольщиками незадолго до прихода в Таганрог наших…

Едва только ушли за горизонт самолеты прикрытия и стихли зенитки, Богатырев открыв фонарь, злобливо прокричал:

— Поднавалила нам «пешка»! ну если выберемся из этого клозета, я ей, лярве…

— Мы тоже хороши, — ровным голосом остановил Богатырева капитан Егоров. Хотя губы у него тоже заметно подрагивали.

Егоров не знал, что предпринять. И можно ли вообще пу выбраться из этого «клозета». А между тем гитлеровцев все прибывало на поле. Короткими перебежками они подступа™ ближе, ближе. Солдаты насмешливо горланили: «руснш, гутен таг». Офицер с муравьиной талией предлагал немедленно сдаваться.

Слышать такое было страшно и горько. Тем более что и здесь, на таганрогском аэродроме, также как на подмосковном, все было вокруг голубым и зеленым. Только чужим было. Во власти оккупантов. Лишь одно приносило удовлетворение Егорову — никто из летчиков не досаждал, не спрашивал: что делать? Каждый понимал — сейчас командир не может никому ничего приказать и решал сам, что ему делать в чрезвычайных обстоятельствах. Но Егоров, однако, не лишал себя права разговаривать с каждым из них и приказным тоном.

Увидев, что Единхаров замер в кабине с приставленным к впеку пистолетом ТТ, строго окликнул:

— Лейтенант! — И приказал. Не сказал, а вот именно приказал, — Отставить, лейтенант! У тебя шестнадцать патронов…

И лейтенант послушно вначале убрал палец с пускового крючка, затем медленно положил ТТ на колени.

Они все хорошо видели друг друга в кабинах и могли переговариваться не надрывая голоса, поскольку их самолеты стояли недалеко один от другого.

Пистолет держал в руке и Горычев. Только стволом, повернутым в сторону гитлеровцев, куда и смотрел напряженно до дрожи.

— Олег, — негромко и просто позвал Егоров с намерением приободрить парня. — Как твой мизинчик?

Горычев вскочил. Ощерясь, показал не мизинец, а поднятый торчком большой палец. Довольный — хоть таким образом поговорил с командиром, выпрямился в рост и по- грозил пистолетом в сторону немцев, залегших в траве.

Оттуда донесся хлопок одиночного выстрела. Кто‑то из гитлеровцев решил, не иначе, припугнуть приблудных русских, чтобы они были посговорчивее. И снайперский выстрел из карабина вернул Горычева на место, всадил пулю в лоб. Парень даже не вскрикнул. Взмахнул руками и с лицом залитым кровью, сел, скрылся в кабине.