— Передайте, что успеха не имеем, задачу дня не выполнили, — отвернулся в сторону, к переводчику, который изучал доставленные из третьей роты документы немецкого офицера: — Ну, что там?

— Похоже, что убитый служил в ветеринарной роте… или команде.

Это сообщение переводчика вызвало в блиндаже невеселое оживление.

— Вот это да! Узнает генерал, что перед нами ветлазарет, а мы чикаемся, — пощады не жди.

— Кто тебе дал эти бумаги? — спросил начальник штаба посланца из третьей роты.

— Я, товарищ майор, сам их вытащил из кармана убитого, — ответил тот.

— Какой он из себя?

— Ну, как вам сказать, такой белобрысый…

Командир полка прервал их диалог:

— Какое это имеет значение?.. Благодарю за службу, дорогой, — обратился он к бойцу. — Ступай к себе в роту. Передай там всем, что ваш командир награжден орденом.

— Передам, — ответил боец совсем по — домашнему, явно обрадованный тем, что его отпустили. Я вышел из блиндажа вместе с ним и тоже направился в третью роту. Решил, что без этого мне нечего будет докладывать своему начальнику штаба о положении дел у соседа.

Сперва мы передвигались перебежками, потом поползли по узкой тропинке, едва различимой среди воронок и выбросов мерзлой, комковатой земли, перемешанной со снегом. Не раз пришлось перелезать через вывороченные с корнями деревья, залегать, пережидая огневые налеты. Наконец свалились на дно полуразрушенной траншеи прямо к ногам

лейтенанта в изодранном полушубке. Он взглянул на меня обрадованно:

— Пополнение?

Мой ответ разочаровал его.

— Будешь инспектировать? — спросил он, не тая горькой иронии.

Нет, не буду.

— Тогда помоги набить диски. У меня что‑то пальцы плохо слушаются.

Я охотно принялся за эту привычную для меня работу. Между делом спросил: сколько же в роте осталось людей?

— Он семнадцатый, — указал лейтенант на солдата, который вернулся со мною, и протянул кисет: — Кури!

Я отказался. Лейтенант порылся в карманах и вытащил пачку немецких сигарет.

— Попробуй трофейных.

Чтобы не обидеть его, я взял сигарету.

— Рванули мы с утра, ах, как хорошо! — делился он со мною, попыхивая самокруткой. — Далеко бы вперед ушли, да боги войны подвели — пуляли по пустому месту. Слышишь, как стрекочут немецкие магнипкн? Почти все уцелели.

Неприятельский пулемет загрохотал совсем близко. Участились и автоматные очереди.

— Смотри там в оба! — крикнул лейтенант кому‑то из бойцов. Сменил диск в автомате и, уже вставая, спросил меня: — Вопросы есть?

— Нет.

— Тогда будь здоров. Передай там, у крго будешь, что из траншеи мы не уйдем.

Возвращался я в свой полк уже в темноте. Бой постепенно' затихал. К переднему краю спешили кухни. Туда же тянулись сани, нагруженные минами, снарядами, патронами.

Докладывая начальнику штаба о всем увиденном и услышанном в соседнем полку, я незаметно для себя увлекся и вышел далеко за рамки компетенции младшего лейтенанта. Майор что‑то писал, ни разу не возразил мне, не перебил вопросом. Подумалось, что он меня не слышит. Но едва я замолк, взглянул на меня с усмешкой:

— Выговорился? Теперь иди отдыхай, а зартра пораньше — опять к соседу. Будем выполнять то, чего не выполнили сегодня. У нас, правда, дела получше: второй батальон продвинулся до километра.

В комендантской землянке, как и накануне, было холодно и темно. Комендант чиркнул зажигалкой и молча показал в угол, где лежал утром осужденный. На том месте стояли котелки с холодным супом и кашей — для меня и Тихонравова. Один из бойцов комендантского взвода участливо вызвался разогреть суп и подал кружку кипятка. Ни есть, ни пить мне не хотелось. Сказал, что подожду возвращения Тихонравова, и растянулся на свежих еловых ветках рядом с котелками. Ветки были влажны и душисты, наверное, их принесли незадолго до моего прихода.

Пришел Тихонравов. Зажег спичку, осмотрелся.

— А где же?.. — Он запнулся, показывая горящей спичкой в опустевший угол и, конечно, имея в виду того бывшего старшего лейтенанта.

— Где, где… — недовольным тоном передразнил его комендант. — Ешь‑ка свои суп да ложись. Не мешай отдыхать другим.

16

Наступление не имело успеха. Один батальон, глубже всех вклинившийся в немецкую оборону, оказался в окружении. Перед полком была поставлена задача во что бы то ни стало вызволить его.

Связь с окруженными поддерживалась только по радио. Прижатые к болоту, они заняли оборону в воронках на почти ровном, заснеженном поле, поросшем невысоким кустарником и редкими деревцами. Поле вдоль и поперек было перепахано нашими м вражескими снарядами.

Мы знали, что в батальоне на исходе боеприпасы, нет продовольствия, негде укрыть раненых, и они замерзают. В каких‑нибудь сотнях метров от нас бедовали наши товарищи, а проложить к ним хотя бы узкий коридор никак не удавалось. Штурмовые группы неизменно натыкались на шквальный огонь пулеметов противника и откатывались назад, неся потери. Полковая батарея и минометчики были почти лишены возможности подавить огневые точки немцев

— так переслоились на небольшой площади позиции противоборствующих сторон.

Последние свои надежды на удачу мы связывали с непогодой. И вот как бы по заказу закружила с утра метель. Видимость, даже в дневное время — пять шагов, не больше.

— Хороша погодка! — радовался начальник штаба. — Формируй надежную штурмовую группу, — приказал он мне.

— К вечеру чтобы было человек двадцать пять.

Для меня это не ново. В последнее время я только и занимался формированием и вооружением штурмовых групп. От вчерашней осталось тринадцать человек из двадцати. Трое убиты, остальные ранены. Значит, надо добавить к уцелевшим десять — двенадцать человек. А где их взять? Полку, да и всей дивизии — в связи с предстоящим отводом в тыл — пополнения не дают. Одно название — полк. Фактически он меньше роты, около пятидесяти активных штыков.

— Товарищ подполковник, — обращаюсь к начальнику штаба, — где прикажете брать людей?

Подполковник задумался. Тылы полка, откуда каждый раз брали по нескольку человек, совсем обезлюдели. И все‑таки он сказал:

— Иди к Серегину. Вместе с ним собирайте сапожников, портных, музыкантов, шоферов, поваров. Из стрелковых рот никого не брать.

Я напомнил:

— Портной всего один остался, сапожников — два.

— Знаю. Значит уже трое…

Капитан Серегин ведает учетом личного состава. Передаю ему приказание начальника штаба. Он почесал затылок.

— Задачка!.. Сколько, ты сказал, надо людей?

— Двенадцать человек.

— Половину, если найдем, и то хорошо…

На этом мой разговор с Серегиным прервался. Меня опять вызвал начальник штаба.

В блиндаже я увидел незнакомого сержанта. На него страшно было смотреть: зарос черной с проседью бородой, воспаленные веки и припухшие подглазья; шинель изодрана и подпалена в нескольких местах; руки, как у шахтера, только что покинувшего забой, в них он держал кружку с кипятком, обхватив ее так, словно боялся, что отнимут.

— Сержант Безрученко, — отрекомендовал его начальник штаба. — Как крот, прополз в снегу через болото. Рация в батальоне перестала работать.

«Зачем он говорит все это мне?» — недоумевал я. Подполковник не замедлил объяснить:

— Командир полка приказал сегодня ночью обязательно вывести из окружения всех, кто там остался в живых.

— Сколько же там осталось? — не удержался я от вопроса.

— Шестеро. Я седьмой, — ответил простуженным голосом сержант.

— Сформировал штурмовую группу? — спросил меня подполковник.

— Пока нет.

— Долго копаешься. Зови сюда Серегина…

Вызванный по телефону Серегин покосился на меня

недобро: подумал, что я нажаловался.

— Нашел людей? — сразу взялся за него подполковник.

— Пять человек нашел.

— Мало, надо пятнадцать. Начинай со своего писаря. Портного тоже включи. Шинели и мундиры будем шить потом, перед парадом… Возглавит штурмовую группу Гаевой. Проводником будет Безручко. К восемнадцати часам построиться у блиндажа командира полка. Имегь четыре ручных пулемега и не меньше пятнадцати автоматов, остальные — с винтовками и карабинами. Взять побольше гранат, две волокуши для раненых, термос с кипятком и флягу со спиртом, сало, хлеб. Задачу поставит командир полка. Ясно?