— Братцы! — говорит. — Сегодня без моей команды не завтракать.

— Это ж почему? — спросил Иван Иванович. — Мне уже есть хочется, я вчера без ужина лег.

— Потерпишь, не похудеешь, — ответил капитан. — Сейчас небольшой сабанту й будет.

— Какой сабантуй? — спросил я. — Праздник, что ли? По какому случаю?

— Ага, праздник. И случай есть. Скомандуй старшине, кашу или что там на завтрак. А ты, Иван Иванович, держи во г эти фляжечкн.

— Загадки!.. — говорит Иван Иванович. — Но раз фляжки…

— Вот — Вот! Неси на улицу.

«Улицей» мы называли тропинку, протоптанную вдоль железнодорожной насыпи, в которой были оборудованы землянки. От тропинки до самого Запорожского леска — бурьяны в человеческий рост. Мы вышли наружу и здесь только заметили, что у Ивана Григорьевича из‑за ворота гимнастерки выглядывает ослепительно белый подворотничок, а сапоги «улыбаются» начищенными голенищами.

— Сядем вон там, где бурьян вытоптан, — предложил Цыганок. — Давай, старлейт, распорядись, чтоб принесли закусить. Да кружки прихвати.

Я кликнул ординарца Павла Брызгалова, и мы пошли к землянке разведчиков. Здесь помещался и старшина взвода Казакевич со своим хозяйством. Я все пытался разгадать: что за событие надумал отметить капитан?.. Землянка разведчиков была рядом, и вскоре мы уже возвращались со снедью. Брызгалов нес хлеб, консервы и котелок с кашей — «шрапнелью», кружки. По пути встретили начхнма полка старшего лейтенанта Сорокина.

— Подзакусить? — спросил он меня. — А почему не

«дома»?

— Пойдем со мной, — пригласил я. — Капитан Цыганок в честь какого‑то события дает сегодня завтрак вон там — в бурьяне…

Сорокин засмеялся. Он вообще был смешливый человек. Гладкое, розовое, как начавший буреть помидор, лицо начхнма розовело, когда он смеялся, и казалось, источало сияние.

Нам уже махал рукой Иван Иванович Щербань — побыстрее, мол!

Уселись мы в бурьяне в кружок, открыли банки с консервами. Котелок — в центр на землю.

— Ну, артиллерия, подставляй бокалы! — поднял фляжку Цыганок.

Мы протянули кружки, и он налил каждому граммов по сто.

— Вот что, дорогие мои, — начал капитан. — Мне сегодня ровно двадцать пять. Четверть века, не шутка! По этому поводу, братцы, и сабантуй.

— Вот это да! — воскликнул Иван Иванович. — это событие. Тут не мешает пропустить по чарке горилки.

— Добрейшее дело, — засветился улыбкой Сорокин. — За это можно и по две. Химслужба полка поздравляет артразведку. Жить нам жить да фрицев бить.

Я был ошеломлен. За время пребывания на фронте, с осени сорок первого года, не припоминалось случая, чтобы отмечали чей‑то день рождения. Не до этого было. Первое мая, седьмое ноября, другие праздники, конечно, не забывались, но чтоб день рождения…

— Двадцать пять! Ой — ей — ей! Порядочно протопано. Поздравляю вас, товарищ капитан, — сказал я от души. — Будьте целым и невредимым! Нам на радость, врагам на страх!

— Спасибо, братцы, — расчувствовался Цыганок. — А ты чего ж, Павло, в стороне? — обратился он к Брызгалову. — Кружки нет?

— Как нет, — отозвался солдат. Ложка да кружка всегда при мне.

— Тогда подставляй, хоть кружку, хоть ложку, — пошутил капитан.

Налив мне и моему ординарцу, капитан поднял «солдатскую спу тницу» — кру жку.

Ну, чтоб все мы были живы! А все враги с нашей помощью — окочурились!..

Выпили, закусили консервами, дружно взялись за кашу. Котелок быстро опорожнялся. Только закончили, как над нами просвистел и метрах в ста хлопнул в воздухе снаряд. Сверху посыпались, закружились над бурьяном листовки. Брызгалов побежал и принес несколько штук.

— Вот же нахальные фрицы! Сами сидят взаперти, а предлагают нам сдаваться. Посмотрите, товарищ капитан, — передал он листовку Цыганку. — Смехота, да и только.

— Кинь их в бурьян, — посоветовал Цыганок. — Пригодятся.

— Конечно, пригодятся, — согласилися солдат. — Знал бы фриц, на что мы их потребляем, небось перестал бы заниматься агитацией.

Все засмеялись, а Сорокин прямо зашелся в смехе.

— Начхим, остановись, а то лицо у тебя стало как спелый помидор, лопнешь еще, — сказал Щербань.

— Эх, помидор, где он… — пожалковал я. — Так бы под чарку пошел.

— Помидором не плохо бы заку сить, да нету, — сказал Цыганок. А вот арбузов начпрод обещал привезти.

— Вот это дело! — обрадовались мы.

Только Сорокин остался равнодушным:

— А я об арбузах не очень.

— Почему это? — спросил капитан. — Первый раз встречаю человека…

— Да не такой он, чтоб уж сильно хотелось, — продолжил Сорокин.

— Чудак! Да ты его, видно, и не пробовал. Они ж у вас в Торжке не растут.

— А вот и пробовал! До войны в Москву с батей ездил. Покупали и помидоры, и арбуз.

— И какой же он был?

— Вот же ей — Богу! Что я арбуза не знаю? Небольшой правда, нам попался. Снаружи — черный, внутри — розовый, Семечки…

— Похоже, вам с батей неспелый попался, — перебил Иван Иванович. — У нас на Полтавщине арбузы в полпуда и больше вырастают. Только нож воткнешь, он — хрясь — и лопнет пополам. Разрежешь — внутри красный, как кровь, а по мякоти — будто сахар посыпан. Ого кавун!

— Ну, артиллерия, кончай праздник. Чарки осушили, кашу прикончили, о помидорах и арбузах помечтали — пора и за службу…

Поднялись мы, разошлись по своим местам Я в тот день не раз вспоминал у треннее событие, такое необычное на фронте. Цыганок казался мне человеком солидного возраста, немало пожившим и повидавшим. И его двадцать пять лет тоже казались немалыми годами. Ведь самому‑то мне тогда и двадцати не было. Чуть больше было Щербашо и Сорокину.

Как молоды мы были! А выглядели, видимо, старше. Такими нас сделала война. Накладывала свой отпечаток на нас и та ответственность, которую несли мы в ге годы…

Бои на «Голубой линии» в районе Сопки Героев продолжались. В конце июля — начале авгу ст а заметили, что противник подтягивает к высоте 121,4 резервы. Командование предположило, что фашисты готовятся нанести контрудар, чтобы захватить макушку сопки. С нее наша оборона, тылы были бы видны им, как па ладони. Полк получил распоряжение подготовиться к ведению массированного огня, установить связь с командирами стрелковых частей.

2 августа командир полка приказал мне отправиться на командный пункт 174–го горнострелкового полка 20–й горнострелковой дивизии, находившийся на высоте 71,0. Я взял разведчика Петра Захарченко, командира отделения связи Николая Дынника и еще одного связиста и пошел с ними к пехотинцам, прокладывая одновременно связь. Дело было днем, мы пробирались в бурьяне. Через каждые десять- пятнадцать шагов приходилось ложиться, так как гитлеровцы вели сильный артиллерийский и минометный огонь.

Наконец, добрались до блиндажей командного пункта. Я представился командиру полка, доложил, что наш ИПТАП получил задачу в случае контрнаступления противника, поддерживать пехоту огнем. Командир полка, узнав, что ему приданы шесть батарей, обрадовался, но сказал, что лучше расположиться на КП одного из батальонов на левом скате высоты 121,4, оттуда удобнее будет корректировать огонь.

Мы отправились в батальон средь бела дня, опять под жесточайшим обстрелом. Бежали, падали при свисте мни и снарядов. Переждав разрывы, снова поднимались и, пригнувшись, бежали вперед…

На КП батальона явились взмокшие, грязные. Комбат (капитан, не помню уже его фамилии) встретил нас насмешкой:

— Видал, «герои»! Днем мотаются!..

— Приказ, — говорю комбату. — Пришли вас поддерживать.

— Да мне «батя» звонил. Дождались бы ночи на КП

полка.

— А если фриц сейчас полезет? Небось, закричишь: «Где ж наша артиллерия?!»

— Конечно, закричу. Вы, пушкари, обязаны прикрывать матушку — пехоту.

— Тогда не шуми, капитан.

— Да я так, для порядка… Устраивайтесь.

Просидели мы у пехотинцев двое суток, а потом

вернулись на свой КП. Немцы наступления не начали,

однако, у нашего командования опасения остались. 4 августа полк получил приказ выдвинуть орудия на прямую наводку, прикрыть танкоопасные направления. Ночью расчеты отправились готовить позиции для орудий. Фашисты непрерывно совершали огневые налеты. Расчеты несли потери…