Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Кондрат вдохновенно врал. Из всего сказанного, как понял Петр Григорьевич, правда была, пожалуй, только в штофе от братьев Дерюгиных да в неуказанных промыслах на Лисихе. Однако Кондрат так же искренне радовался внезапно обнаруженной у господа бога статье, касающейся Петра Григорьевича, как искренне верил в свое вдохновенное вранье.

III

Петр Григорьевич извлек черные плоские часы, надавил головку, крышка мягко открылась.

— Когда вы дорогу-то сюда дотянете? — услышал Петр Григорьевич.

Должно быть, кто-то приставал к инженеру.

— Всему свое время…

— Свое время, свое время! Небось уже все деньги — ампошэ!

— Да как вы смеете?

— Смею, сударь, смею-с! В газетах все про вас написано!

Петр Григорьевич усмехнулся: наконец-то найден истинный виновник железнодорожных афер, истинный казнокрад — любимец газетных разоблачений. Петр Григорьевич посмотрел на путейца. Молодой инженер горел справедливым гневом, щеки пылали не морозом — обидою. Задирал его тот самый коротконогий, который телеграфировал в Санкт-Петербург. Петр Григорьевич пошел было дальше, но едва не споткнулся о подкатившегося прямо под ноги малыша, перевязанного шарфами, как тючок, и наклонился к нему:

— Далеко ли изволите следовать, сударь?

Мальчик поднял голову и важно сказал:

— В Илкуцк… Да вот лосадей не дают…

— Дадут, — подбодрил Петр Григорьевич, — папенька ваш кто будет?

Мальчик посмотрел в глаза смело:

— Ницего полозительно не могу вам сказать, судаль…

Подошел высокий господин в пенсне, в аккуратной рыжей бородке, в куньей шапке, оглядел Петра Григорьевича с близоруким добродушием, поклонился учтиво, спросил мальчика:

— Куда ты закатился, Арбуз Иваныч?

И, наклонясь, стал поправлять на нем шарф. Шарф был обмотан хорошо, надежно. Движения высокого господина были вызваны скорее нежной заботой, нежели надобностью.

— Этьен! — вдруг крикнул кто-то, — все устроено! Собирайтесь, поедете на наших! Иннокентий Илларионович жалует свой возок, да только отвезете теодолиты! Арбуз Иваныч! Замерз небось?

Молодой путеец в наставленном на уши воротнике, в непременной форменной фуражечке с якорем и топориком, тот самый, кого только что задирал коротконогий, — неожиданно бросился к Петру Григорьевичу.

— Батюшки! — закричал он, — вы ли это?

Петр Григорьевич сплющил глаза — это был Митенька! Как же он не узнал его? Впрочем, за восемь лет он все-таки вырос.

Петр Григорьевич обнял молодого человека, и сердце его застучалось в горло. Меховые одежды мешали — как будто обнимались не люди, а шкафы.

— Кто повезет теодолиты? — крикнул кто-то.

Двое — толстый увалень в зеленой шубе и другой, стройненький, в бекешке, — остановились, ожидая, когда кончатся неуклюжие меховые объятия.

— Удальцов! — повторил толстый, — кто повезет теодолиты?

— Я повезу, — негромко сказал высокий господин в пенсне.

— Да подите вы! — оторвался от Петра Григорьевича Митенька. — Господа! Перед вами мой наставник, старый русский революционер Петр Григорьевич Заичневский!

— Гоша! — крикнул толстяк тому, кто в бекешке, — немедленно удвойте караул при динамитном складе! Честь имею, сударь, титулярный советник Петухов! А это, — на того, кто в бекешке, — ротмистр Румянцев! Уже — Румянцев, но пока еще — ротмистр!

И расхохотался, как из бочки, как хохочут толстые, простодушные люди.

Арбуз Иваныч вдруг закричал радостно:

— Мы повезем тинамиты! Папенька! Мы повезем тинамиты!

— Так это вы Заичневский? — хладно спросил высокий господин в пенсне и чопорно представился: — Надворный советник Шадрин.

И подчеркнуто резко кивнул головою, что было трудно сделать при поднятом вороте.

— Весьма рад, — пробормотал Петр Григорьевич и начал было снимать рукавицу, однако воздержался, сообразив, что надворный советник руки ему не подаст.

— Я имею счастье, — снова кивнул надворный советник, — быть мужем Екатерины Васильевны Удальцовой.

Он выразительно приподнял бородку, сверкнул стеклами, будто хотел спросить: каково?

— Митя! — беспокойно обернулся к Удальцову Петр Григорьевич, — так ведь господин Шадрин — муж Катеньки? Где же она?

Надворный советник Шадрин с нарочитым вызовом, будто ждал случая обескуражить именно Петра Григорьевича, произнес:

— Екатерина Васильевна — в административной ссылке. В Чите. Мы, — кивнул на мальчика, — направляемся вслед.

Петру Григорьевичу сделалось не по себе. Он посмотрел на Шадрина, на Удальцова, присел перед мальчиком, вглядываясь в личико и отыскивая черты орловской гимназистки Кити Удальцовой, Митиной старшей сестры. Мальчик смотрел в бородатое незнакомое лицо спокойно, ясно, однако Петру Григорьевичу против воли казалось, что читает он в этом взгляде осуждение.

— Теперь мужчины стали декабристками! — загрохотал титулярный советник Петухов, — суфражизм, господа, эмансипо-с!..

— Эмансипёс! — передразнил Удальцов, — ступай готовь возок! Косыха пошли кучером! А вы, мои женераль, — ротмистру, — сильвупле, пошлите казаков в восьмой нумер. Пусть приготовят. И — соорудят эн пти комильфо персон на шесть-семь, включая нас с вами, разумеется!

Ротмистр весело кинул два пальца к папахе, стукнул каблуком о каблук и зашагал вслед за Петуховым.

На корточках было тяжело — ныли ноги в икрах, в щелкнувших коленях. Но Петр Григорьевич не поднимался. Он привлек к себе малыша:

— Твоя маменька очень достойная дама… Я всегда преклонялся перед нею…

Мальчик осторожно посмотрел на отца.

Петр Григорьевич не сдержался, прижал к себе мальчика. Черт знает что… Маленький мальчик следует в ссылку к Кити Удальцовой… Но ведь она еще сама — дитя… Ах, Арбуз Иваныч, как тебе объяснить, что я сейчас испытываю. Да и надо ли объяснять?..

— Только ради бога не думайте, что все это — из-за вас! — все так же отчужденно и даже высокомерно проговорил надворный советник Шадрин.

— Чем занималась Екатерина Васильевна? — спросил Петр Григорьевич, всматриваясь в малыша.

— Она учительствовала, — все с тем же вызовом произнес надворный советник, — а в восемьдесят девятом, — он выразительно назвал год ареста Петра Григорьевича, — попала под надзор…

— Пур се фер митрайе[1] у нас в крови! — беспечным тоном, однако с тем, чтобы унять напряжение, сказал Митенька Удальцов.

Петр Григорьевич поднялся, слегка нагнувшись (от резких движений последнее время вдруг темнело в глазах), Шадрин с учтивой чопорностью воспитанного человека поддержал его под локоть. Петр Григорьевич отстранился. Надворный советник убрал руку и повторил, несколько убавив осуждающую строгость:

— Только не думайте ради бога, что мы вас в чем-нибудь обвиняли… Я бы не хотел оставить ложное впечатление… Право же… Кто в России не под надзором? Мы не придавали значения, отнюдь… А недавно, осенью — Чита…

Надворный советник вдруг заговорил мягче, как человек, не умеющий долго (более пяти минут) осуждать или даже соблюдать необходимые правила игры в осуждающую строгость.

— Что же делает Кити в Чите? — спросил Петр Григорьевич, почувствовав, что может назвать надворную советницу домашним именем.

— Да она учительствует! — бодро ответил за шурина Митенька Удальцов. — Она учит русскому языку бурятов! И вообразите — интересуется буддизмом!

— А надолго она сослана?

— На три года, — сказал надворный советник Шадрин. — Полноте, Петр Григорьевич! Я получил назначение в Иркутск, в казенную палату. И Кити перетащу в Иркутск. И заживем не хуже, чем в Твери!

Надворный советник говорил уже так, будто пытался утешить Петра Григорьевича и уж, во всяком случае, выразить свои заверения в совершеннейшем почтении, а также в том, что он, Петр Григорьевич, никак не должен считать себя виновником семейных злоключений Шадриных и, разумеется, Арбуз Иваныч не может восприниматься им, Петром Григорьевичем, как живой укор.

вернуться

1

Лезть на рожон (франц.).

4
{"b":"565523","o":1}