Суд был скорым и суровым. Специально назначенная коллегия в составе 9 судей и 25 видных лордов рассмотрела дело заговорщиков. Эссекс отрицал, что злоумышлял против самой королевы; он утверждал, что хотел только устранить её дурных советчиков, но обвинителю — Фрэнсису Бэкону — не представило большого труда доказать, что его действия являлись мятежом, государственной изменой.

Рэтленд во время следствия и на суде выглядел растерянным, возбуждённым. Он объяснял свои действия лояльностью, благодарностью, родственными чувствами к Эссексу. Судя по всему, заговорщики не очень полагались на него или хотели уменьшить его ответственность в случае провала: они не посвящали его в свои сокровенные замыслы, и он искренне полагал, что идёт защищать Эссекса от его недругов при дворе. Но то, что ему было известно, он рассказал судьям. Его откровенные показания оказались крайне неблагоприятными для Эссекса и Саутгемптона, и это не было забыто потом их уцелевшими сторонниками.

Пять главных заговорщиков — сам Эссекс, Кристофер Блант, Чарлз Дэнверс, Гилли Меррик и Генри Каф были приговорены к смерти.

25 февраля 1601 года 33-летний Роберт Девере, 2-й граф Эссекс, фаворит и родственник королевы, взошёл на эшафот, сопровождаемый тремя священниками. Покаявшись в своих грехах и препоручив себя милости Божьей, простив ставшего перед ним на колени палача, он опустился на эшафот и положил голову на плаху. Первый удар топора пришёлся по голове, второй — в плечо, и только третьим ударом палач отрубил голову, упавшую на помост. Театральный мятеж закончился для главного героя кровавой расправой.

Саутгемптон, сначала тоже приговорённый к смертной казни, был спасён после ходатайства его близких перед Робертом Сесилом. Смерть ему заменили пожизненным заключением.

После казни Эссекса Рэтленд продолжал находиться в заключении в Тауэре. Оба его младших брата — Фрэнсис и Джордж, принимавшие вместе с ним участие в февральских событиях, также находились в тюрьме. Подавленное состояние графа Рэтленда было настолько заметным, что Тайный совет особо предписал коменданту Тауэра не оставлять этого заключённого без постоянного присмотра и выделить специального человека для ухода за ним. На стене помещения, где он содержался, ещё недавно можно было прочитать надпись на итальянском языке: «О, я несчастнейший человек!». Записи Тауэра показывают, что в этой камере никогда не содержался итальянец, и вполне возможно, что надпись сделана именно Рэтлендом, свободно владевшим этим языком…

Ходатайства влиятельных родственников и друзей, а также самого Роберта Сесила, после казни Эссекса старавшегося расположить к себе тех его бывших сподвижников, кто представлялся не очень опасными, помогли смягчить участь Рэтленда. Но всё-таки он был приговорён к уплате колоссального штрафа в 30 000 фунтов стерлингов и сослан под надзор своего двоюродного деда в его поместье Аффингтон.

Это было падение. Разорённый, опозоренный, морально раздавленный и униженный, Рэтленд провёл в Тауэре и Аффингтоне более года. Чудовищное видение окровавленной головы его друга, родственника и покровителя, зверски зарубленного на эшафоте, неотступно преследовало его. Вероятно, его мучило и сознание тех несчастий, в которые он вовлёк своих младших братьев и всю семью, а также роль, которую сыграли его откровенные показания в судьбе Эссекса и других участников мятежа.

Наконец в начале 1602 года Роберт Сесил выхлопотал для ссыльного разрешение перебраться в Бельвуар, штраф был скошен на треть. Рождество Рэтленды смогли провести с друзьями — поэтом Джоном Харрингтоном и Уильямом, графом Пембруком. Но положение продолжало оставаться отчаянным…

Именно это время — годы поражения, тюрьмы и ссылки Рэтленда — совпадает с резким переломом в творчестве Шекспира, уходом Барда от беззаботного смеха его ранних комедий к трагическому восприятию мира в великих трагедиях первого десятилетия XVII века. Эти настроения аффингтонского пленника нашли выражение в знаменитом сонете 66:

В пьесе «Тимон Афинский», написанной через несколько лет, но начатой, вероятно, раньше и не оконченной, на первом плане — отчаяние и ярость разорённого Тимона, от которого отвернулись его бывшие друзья и клиенты. Только из глубины своего падения смог он увидеть и постигнуть всю меру человеческой низости, подлую натуру тех, кого раньше беспечно считал своими друзьями. Отсюда его отвращение к людям, его мизантропия.

Отзвуки трагической истории Эссекса слышатся в «Юлии Цезаре» и «Кориолане». К 1601—1602 годам относится создание такой непростой пьесы, как «Троил и Крессида». Зарегистрированная в начале 1603-го, она была издана лишь в 1609 году с указанием на титульном листе, что исполнялась «слугами Его Величества» в «Глобусе» и написана Уильямом Шекспиром. Однако часть тиража имела другой титульный лист, без упоминания об исполнении пьесы на сцене, зато здесь есть анонимное предисловие: «от того, кто никогда не был писателем, — тем, кто всегда будут читателями». Это очень важное предисловие написано чрезвычайно изощрённым эвфуистическим языком; дважды подчёркивается, что пьеса не исполнялась на сцене (вопреки тому, что сообщается на альтернативном титульном листе), что она «не замызгана хлопками ладоней черни», «её не замарало нечистое дыхание толпы». Здесь сквозит не совсем обычное даже для чистопородных аристократов высокомерие и презрение к простой публике, но при этом автор предисловия даёт исключительно высокую оценку уму автора пьесы. Этот ум настолько острый, «что у тяжелодумов и тупиц, приходивших на его пьесы, не хватило бы мозгов притупить его». Автор предисловия считает «Троила и Крессиду» самой остроумной из комедий Шекспира. «Поверьте мне, когда автора не станет, а его комедий не останется в продаже, вы начнёте рыскать, чтобы найти их, и учредите для этого инквизицию в Англии». Высокомерное презрение к толпе, эвфуистически усложнённая, не очень понятная рядовому читателю речь автора предисловия не позволяют мне согласиться с расхожим утверждением некоторых западных шекспироведов, что это послание к читателям имело целью убедить их купить книгу и было написано кем-то по заказу издателя. Случай явно не тот, и об этом же свидетельствует указание на неких «Великих Владетелей» пьес, от которых зависит их появление.

Сама комедия (помещённая, однако, в Первом фолио 1623 г. в разделе трагедий) содержит резко сатирическое изображение классических героев Троянской войны, безрассудных и упрямых, готовых по любому нелепому поводу лить кровь и убивать друг друга. Женщины — Крессида и Елена — неверны, легкомысленны, лживы. Можно согласиться с А.А. Аникстом, что в «Троиле и Крессиде» много мыслей, сходных с теми, которые звучат в «Гамлете»: «Это драма о крахе идеалов… Видно, что автором владеет то же настроение, какое нашло выражение в словах Гамлета: "Из людей меня не радует ни один, нет, также и ни одна"»^{78}. Горечь, разочарование, презрение к суете и ничтожности человеческих помыслов сближают «Троила и Крессиду» с «Тимоном Афинским» и «Гамлетом». Можно заметить также, что большинство западных шекспироведов согласны с тем, что к некоторым частям «Троила и Крессиды» явно приложили руку Деккер, Марстон, Чапмен.