Наибольшую известность из творений Джордана получило так называемое «духовное завещание» отца Шекспира. В 1784 году Джордан предложил лондонскому «Журналу для джентльменов» снятую им копию с документа, якобы найденного более четверти века назад во время ремонта крыши дома на Хенли-стрит — того самого, где, как считают, родился Шакспер и где в то время жили потомки его сестры — Джоан Харт. Находка, обнаруженная между стропилами и черепицей, представляла шесть сшитых вместе листов бумаги с католическим исповеданием веры и именем Джона Шакспера, вписанным в начале каждого раздела. В копии, присланной Джорданом, отсутствовал первый лист. Как сообщал Джордан, оригинал написан «красивым и разборчивым почерком». Журнал печатать присланную копию Джордана не стал, но слухи о найденном документе дошли до тогдашних шекспироведов, и они добились, что оригинал документа был послан из Стратфорда Мэлону. Сначала Мэлон поверил в его подлинность и решил опубликовать (в отрывках) в готовившемся в 1790 году к изданию «Историческом описании английского театра». Уже во время печатания книги учёный попытался уточнить обстоятельства появления находки; ему прислали небольшую записную книжку, где рукой Джордана был написан весь текст «духовного завещания». Откуда вдруг взялся отсутствовавший ранее первый лист? Ответы Джордана на вопросы Мэлона были уклончивы и противоречивы, авторитетные антиквары считали документ фальшивкой, но Мэлон всё-таки опубликовал весь текст, включая и вдруг появившееся начало. Потом учёный пришёл к окончательному выводу, что «завещание» не имеет отношения к Джону Шаксперу.
После смерти Мэлона документ не нашли, и вопрос о его подлинности долгое время оставался открытым. Картина прояснилась уже в XX веке. Оказалось, что текст «завещания» — «Последняя воля души» — был написан Карло Борромео, архиепископом Миланским, в конце 1570-х годов, во время страшной эпидемии чумы. Эта исполненная страстной веры «Последняя воля» была взята на вооружение католической церковью в её борьбе с протестантизмом в Европе. В 1580 году группа английских иезуитов, отправлявшаяся из Рима в смертельно опасную миссию — проповедовать католицизм в Англии, некоторое время гостила у миланского архиепископа. Покидая его дом, они взяли с собой переведённый на английский язык текст «Последней воли»; есть данные, что позже им посылалось большое количество экземпляров этого документа. Миссионеры странствовали по Англии, служили тайные мессы, вписывали имена новообращённых в тексты «Последней воли». Страх казни, которая ждала тех, кто давал прибежище католическим миссионерам, обеспечивал сохранение тайны. Скорее всего, в руки Джордана попал один из этих экземпляров «Последней воли», он его скопировал, вписав туда имя Джона Шакспера, но потом, запутавшись в деталях, уничтожил следы своей «находки».
«Последняя воля» кардинала Борромео пользовалась популярностью не только у английских католиков, есть и испанский перевод документа, напечатанный в 1661 году в Мексике (найден в XX веке). Об этом сообщается и в «Документальной биографии Шекспира» С. Шенбаума. После «находки» Джордана многие шекспироведы стали подозревать Джона Шакспера в тайном католицизме (некоторые и сейчас так думают, видя в этом объяснение явно терпимому отношению Шекспира к гонимой тогда в Англии католической вере). А вот у нас недавно один литературовед, прочитав в книге Шенбаума об испанском тексте «Последней воли», сделал вывод, что «отец Шекспира» был не просто католиком, но «выдающимся католическим публицистом», разрешившим перевести свой труд на испанский язык. Так иногда рождаются легенды…
Что касается самого Джордана, то его нередко подводила память. Например, поссорившись с тогдашними владельцами дома на Хенли-стрит, он стал утверждать, что Бард родился совсем в другом доме, забыв, видимо, что, представляя «Последнюю волю Джона Шакспера», сообщал о документе как о «найденном под крышей дома на Хенли-стрит, где родился его (Джона. — И.Г.) сын Уильям».
Летом 1793 года Джордан встретился с двумя прибывшими из Лондона любознательными туристами. Это были гравёр Сэмюэл Айрленд и его сын — 18 (или 20)-летний Уильям-Генри. Сэмюэл Айрленд (Ireland) был довольно известен своими гравюрами с изображением английских пейзажей и старинных зданий; он, в частности, был первым, кто зарисовал сторожку, где, как полагали, когда-то был заперт и высечен уличённый в браконьерстве молодой Шекспир. Отличительной чертой старшего Айрленда была его безграничная любовь к Шекспиру, пьесы которого семья часто разучивала и декламировала, собираясь за вечерним столом; главные роли, естественно, исполнял отец семейства. Другой его страстью были книги и предметы антиквариата, приобретаемые по случаю (и потом выгодно перепродаваемые); попадали к нему и действительно редкие книги и документы. Он мог показать гостю экземпляр шекспировского Первого фолио, несколько картин старых мастеров, предметы одежды и безделушки, принадлежавшие когда-то королям Генриху VIII, Карлу I, Иакову И, а также Филипу Сидни, Оливеру Кромвелю и т. п. Но его заветной мечтой было заиметь раритет, непосредственно связанный с Великим Бардом; он говорил, что отдал бы половину своих сокровищ за клочок бумаги с подписью гения.
Сын, которого отец не баловал чрезмерным вниманием и заботой, рос послушным и склонным к мечтательности; его любимым чтением был эпистолярный роман «Любовь и безумие», из которого он узнал о поэте Томасе Четтертоне, выдававшем свои поэмы за старинные, якобы найденные в неких таинственных, всеми забытых сундуках, и это произвело на него сильное впечатление. Айрленд-старший готовил сына к юридической карьере и для начала устроил его клерком в транспортную контору. Работа не была чересчур обременительной, и у юноши оставалось достаточно свободного времени для других, более соответствовавших его характеру и складу ума занятий…
Находясь в Стратфорде, Айрленды вместе с Джорданом посетили лавочку, хозяин которой неплохо зарабатывал на жизнь, продавая сувениры, изготовленные из того самого «шекспировского шелковичного дерева»; гости купили кубок и кое-что по мелочи. Побывали они и в соседнем Шоттери, в «доме Анны Хэтеуэй», где гравёр приобрёл старое дубовое кресло, «в котором любил сидеть Шекспир, когда ухаживал за своей будущей женой». Приглянулась ему и кровать, явно служившая не одному поколению фермеров, но престарелая хозяйка ни за какие блага не захотела с ней расстаться. Сэмюэл Айрленд зарисовал этот фермерский дом с соломенной крышей, и вскоре гравюра с его изображением была напечатана — так читающая публика впервые увидела «дом Анны Хэтеуэй», ныне одну из главных стратфордских достопримечательностей. Разумеется, Айрленд расспрашивал всех, не слышал ли кто про какие-нибудь рукописи или документы, имеющие отношение к Великому Барду. Лондонцу рассказали, что очень давно, во время пожара, все бумаги из бывшего шекспировского дома были перевезены в другой дом Клоптонов, в миле от Стратфорда. Айрленды немедленно ринулись туда, но хозяин дома, фермер Уильяме, заявил, что они опоздали: всего две недели назад он решил освободить комнату, где стояло несколько корзин с какими-то старыми бумагами, на некоторых он видел имя Шекспира. Бумаги были ему не нужны, лишь занимали место, поэтому он их спалил! Горе Айрленда было безутешным. Правда, один уважаемый стратфордский антиквар записал в дневнике, что Уильямс потом поведал ему, как хорошо он подшутил над столичными охотниками за шекспировскими рукописями…
Итак, отец и сын Айрленды распрощались с Джоном Джорданом и вернулись в Лондон, обогатив свою коллекцию достопримечательностей «шекспировским креслом» и кубком из шелковичного дерева. Но в голове молодого клерка уже созревал план куда как более существенных обретений. Начал он со сборника молитв, посвящённого королеве Елизавете, переплетённого в пергамент с королевским гербом; Уильям-Генри приобрёл книгу у знакомого букиниста. Приготовив с помощью знатоков специальные чернила, Уильям-Генри написал на листе старинной бумаги посвятительное послание королеве и вклеил этот лист в молитвенник; высохшие чернила приобрели ржавый оттенок и не вызывали подозрений. Обогащённый таким образом раритет был преподнесён в подарок отцу, принявшему его благосклонно.
