1927 На Керженце Мы идем. И рука в руке, И шумит молодая смородина. Мы на Керженце, на реке, Где моя непонятная родина, Где растут вековые леса, Где гуляют и лось, и лиса И на каждой лесной версте, У любого кержачьего скита Русь, распятая на кресте, На старинном, На медном прибита. Девки черные молятся здесь, Старики умирают за делом И не любят, что тракторы есть — Жеребцы с металлическим телом. Эта русская старина, Вся замшённая, как стена, Где водою сморена смородина. Где реке незабвенность дана, — Там корежит медведя она, Желтобородая родина, Там медведя корежит медведь. Замолчи! Нам про это не петь. 1927 Лирические строки Моя девчонка верная, Ты вновь невесела, И вновь твоя губерния В снега занесена. Опять заплакало в трубе И стонет у окна, — Метель, метель идет к тебе, А ночь — темным-темна. В лесу часами этими Неслышные шаги, — С волчатами, с медведями Играют лешаки. Дерутся, бьют копытами, Одежду положа, И песнями забытыми Всю волость полошат. И ты заплачешь в три ручья, Глаза свои слепя, — Ведь ты совсем-совсем ничье, И я забыл тебя. Сижу на пятом этаже, И все мое добро — Табак, коробочка ТЭЖЭ И мягкое перо — Перо в кавказском серебре. И вечер за окном, Кричит татарин на дворе: — Шурум-бурум берем… Я не продам перо, но вот Спасение мое: Он эти строки заберет, Как всякое старье. 1927 Обвиняемый Не лирике больше звенеть… В конвульсиях падаю наземь я, Мирáжи ползут по стене, По комнате ходит фантазия. И, очень орать горазд, В теоретическом лоске Несет социальный заказ Довольный собой Маяковский. Любимая, извини, Но злобен критический демон, Я, девочкам изменив, Возьму нелюбовную тему… И вот — Из уютных квартир К моей односпальной кровати С улыбкой дешевых картин Идет пожилой обыватель. Он, вынув мандаты свои, Скулит о классической прозе, Он в тему встает И стоит В меланхолической позе. Он пальцами трет виски И смотрит в глаза без корысти… Я скромно пощупал листки Служебных характеристик, И, злобою ожесточен, Я комнату криком пронзаю: — Тут лирика ни при чем, И я, извини, Не прозаик, А радость вечерних икот Совсем не хочу отмечать я. Вот — Каждый прошедший год Заверен у вас печатью. Житье вам нетрудно нести, И месяц проносится скоро. Зарплату по ведомости Выписывает контора, И вы, хорошо пообедав, Дородной и рыхлой жене Читаете о победах Социализма в стране. А ночью при синих огнях, Мясистое тело обняв… … … … … … И мучает, туго старея, Вам эта болезнь по плечу, У вас не тощает бумажник, Но стыдно явиться к врачу, Боясь разговоров домашних… Вдали розовеет восток, Неискренне каркает ворон, Хохочет и пляшет восторг В бреду моего разговора. Глядит на бумаге печать Презрительно и сурово. Я буду суду отвечать За оскорбление словом, И провожает конвой У черной канвы тротуара, Где плачут над головой И клен и каналья гитара. 1927 Музыка 1 Она ходила Волгою, Она ходила Доном За брякавшей двуколкою, За легким эскадроном. И из оркестра нашего Летело на простор: — Валяй, давай — вынашивай Отвагу и упор… Украинская ведьма, Шалишь и не уйдешь, Даешь, даешь Каледина, Юденича даешь… Но я теперь постарше, И по полям окрест Не бьет походным маршем Оскаленный оркестр… Не звякает железо, Вокзальные звонки, Отпела «Марсельеза», Не грохают клинки… Приду и руки вымою От гари заводской, — Хорошую, любимую Встречаю за рекой. И петь себя заставлю, Как не певал давно, — За Невскою заставою По вечерам в кино. И под шальную музыку Почудилось сквозь дым — Родная сабля узкая И кольчики узды. Не потому ль, товарищи, Лицо мое бело? Товарищи, давай еще Припомним о былом. Почет неделям старым, — Под боевой сигнал Ударим по гитарам «Интернационал». И над шурум-бурумом В неведомую даль Заплавала по струнам Хорошая печаль. Лицо в крови не мокло, И сердце не рвалось,— Пропели пули около В дыму седых волос… Спокойная уже у нас Отбитая страна. За эту задушевность Благодарю, струна! Уходит наше старое И бьет перед концом Задумчивой гитарою И девичьим лицом. Дай эту ласку милую, Как девушку весной, Сегодня этот мир — ее, И даже я — не свой. вернуться В книге: гоноррея (Примеч. верстальщика.) |
