1932 Семейный совет Ночь, покрытая ярким лаком, смотрит в горницу сквозь окно. Там сидят мужики по лавкам — все наряженные в сукно. Самый старый, как стерва зол он, горем в красном углу прижат — руки, вымытые бензолом, на коленях его лежат. Ноги высохшие, как бревна, лик от ужаса полосат, и скоромное масло ровно застывает на волосах. А иконы темны, как уголь, как прекрасная плоть земли, и, усаженный в красный угол, как икона, глава семьи. И безмолвие дышит: нешто все пропало? Скажи, судья… И глядят на тебя с надеждой сыновья и твои зятья. Но от шороха иль от стука все семейство встает твое, и трепещется у приступка в струнку замершее бабье. И лампады большая плошка закачается на цепях — то ли ветер стучит в окошко, то ли страх на твоих зубах. И заросший, косой как заяц, твой неприятный летает глаз: — Пропадает мое хозяйство, будь ты проклят, рабочий класс! Только выйдем — и мы противу — бить под душу и под ребро, не достанется коллективу нажитое мое добро. Чтобы видел поганый ворог, что копейка моя дорога, чтобы мозга протухший творог вылезал из башки врага… И лица голубая опухоль опадает и мякнет вмиг, и кулак тяжелее обуха бьет без промаха напрямик. Младший сын вопрошает: «Тятя!» Остальные молчат — сычи. Подловить бы, сыскать бы татя, что крадется к тебе в ночи. Половицы трещат и гнутся — поднимается старший сын: — Перебьем, передавим гнуса, перед богом заслужим сим. Так проходят минуты эти, виснут руки, полны свинца, и навытяжку встали дети — сыновья своего отца. А отец налетает зверем, через голову хлещет тьма: — Всё нарушим, сожжем, похерим — скот, зерно и свои дома. И навеки пойдем противу — бить под душу и под ребро, — не достанется коллективу нажитое мое добро. Не поверив ушам и глазу, с печки бабка идет тоща, в голос бабы завыли сразу, задыхаясь и вереща. Не закончена действом этим повесть правильная моя, самый старый отходит к детям — дальше слово имею я. Это наших ребят калеча, труп завертывают в тряпье, это рухнет на наши плечи толщиною в кулак дубье. И тогда, поджимая губы, коренасты и широки, поднимаются лесорубы, землеробы и батраки. Руки твердые, словно сучья, камни, пламенная вода обложили гнездо паучье, и не вырваться никуда. А ветра, грохоча и воя, пролагают громаде след. Скоро грянет начало боя. Так идет на совет — Совет. 1932 Фронтовики Ты запомни, друг мой ситный, как, оружием звеня, нам давали ужин сытный, состоящий из огня. Ловко пуля била, шельма, — свет в очах моих померк, только помню ус Вильгельма, указующий наверх. Неприятные вначале испытали мы часы, — как штыки тогда торчали знаменитые усы. Непогода дула злая, в небе тучи велики, во спасенье Николая мы поперли на штыки. Как бараны мы поперли со стеснением в груди — тонкий вой качался в горле, офицеры позади… Сиятельные мальчики полков его величества, мундиры в лакированных и узеньких ремнях увешаны медалями, ботфорты замшей вычистя, как бы перед фотографом сидели на конях. За неудобства мелкие в походе вроде простыни, за волосок, не срезанный с напудренной щеки, украшенные свежими на физии коростами и синяками круглыми ходили денщики. А что такое простыни? Мы простыней не видели, нас накормили досыта похлебкой из огня, шинель моя тяжелая, источенная гнидами, — она и одеяло мне, она и простыня. А письма невеселые мы получали с родины, что наша участь скверная — ой-ой нехороша, что мы сначала проданы, потом опять запроданы, в конечном счете дешевы — не стоим ни гроша. Что дома пища знатная — в муку осина смолота, и здорово качало нас от этих новостей, но ничего там не было — в России — кроме голода, что шупальцы вытягивал из разных волостей. А отдых в лучшем случае один — тифозный госпиталь, где пациент блаженствует и ест на серебре, — мы плюнули на родину и харкнули на господа, и место наше верное нашли мы в Октябре. Держава мать Российская, мы нахлебались дымного, тебе за то почтение во век веков летит — благодарим поклонами — и в первый раз у Зимнего мы проявили маленький, но всё же аппетит. Мясное было кушанье, а штык остер, как вилочка. Свою качая родину, пошли фронтовики, и пригодилась страшная и фронтовая выучка, штыки четырехгранные… Да здравствуют штыки! |
