<1936> Путешествие в Эрзерум Это в дым, Это в гром Он летит напролом, Окруженный неведомой сказкой, На донском жеребце, На поджаром и злом, В круглой шляпе И в бурке кавказской. И глядят И не верят донские полки — Это сила, И ярость, И слава, Ноздри злы и раздуты, Желтеют белки — Впереди неприятеля лава. Кавалерия турок Визжит вразнобой, А кругом распростерта долина. Инжа-Су называется — Дым голубой, — Необъятна И неодолима. Страшен месяц июнь, Турки прут на рожон, Злоба черная движет сердцами, Песней яростной боя Поэт окружен И в атаку уходит с донцами. Сколько раз, Уезжая в пустые луга, В этой жизни, опальной, короткой, Он, мечтая, Невидимого врага Рассекал, словно саблею, Плеткой. И казалось ему, Что летит голова, И глаза уже полузакрыты, И упал негодяй, И примята трава, И над ним ледяные копыта. Вот теперь благодарно Вздохнуть над врагом, Но проходит мечтанье — И снова — Ничего, Пустыри, Вечереет кругом Тишина захолустья лесного. Он опять одинок, Сам себя обманул, Конь былинку забытую гложет. Он в Тригорское ехал, Печален, Понур, Напивался И плакал, быть может. Этот ветер противен, И вечер угрюм На просторе равнины и пашен… Мне понятно теперь, Почему Эрзерум И приятен ему И не страшен. Он забыл о печали И песни свои, Он, на камень И пламя похожий… Пьют бойцы при кострах. Вспоминают бои. Азиатов И Пушкина тоже. <1936> Алеко Пожалуй, неплохо Вставать спозаранок, Играть в биллиард, Разбираться в вине, Веселых любить Молодых молдаванок Или гарцевать На поджаром коне. Ему называться повесой Не внове, Но после вина Утомителен сон, И тесно, И скучно, Смешно в Кишиневе, В стране, по которой Бродяжил Назон. Такая худая, Не жизнь, а калека, Услады одни И заботы одни — Сегодня за табором, Следом, Алеко Уйдет, Позабудет минувшие дни. И тихо и пусто, Где песня стояла. И пыль золотая Дымится у пят, Кричат ребятишки, Цветут одеяла, Таращатся кони, Повозки скрипят. Страшны и черны Лошадиные воры, И необычайны Преданья и сны, И всем хороши По ночам разговоры, И песни прекрасны, И мысли ясны. Цыганское солнце Стоит над огнями; Оно на ущербе, Но светит легко, И степь бесконечна… Запахло конями, И ты, как Алеко, Ушел далеко. Искатель свободы И лорда потомок, Но все же цыганский Закон незнаком. И строен, и ловок, И в талии тонок, Затянутый красным Большим кушаком. Ревнивец угрюмый, Бродяга бездомный, Ты, кажется, умер, Тоскуя, любя; Ты был одинок В этой жизни огромной, Но я никогда Не забуду тебя. Уже по Молдавии Песни другие, И эти по-своему Песни правы — Разостланы всюду Ковры дорогие Из лучших цветов, Из пахучей травы. А ночь надвигается, Близится час мой, Моя одинокая лампа горит, И милый Алеко, Алеко несчастный приходит И долго со мной говорит. <1936> Пушкин в Кишиневе 1 Дымное, пылающее лето, Тяжело, Несносная пора. Виноградниками разодета Небольшая «Инзова гора». Вечереет. Сколь нарядов девьих! На гулянье выводок цветной… Птицы в апельсиновых деревьях Все расположились до одной. Скоро ночь слепящая, глухая. Всюду тихая, В любой норе… Скоро сад уснет, благоухая, Да и дом на «Инзовой горе». В том дому узорном, Двухэтажном, Орденами грозными горя, Проживал на положенье важном Генерал — Наместником царя. Сколь хлопот! Поборы и управа. Так хорош, А этак нехорош, Разорвись налево и направо, А потом кусков не соберешь. Недовольство, Подхалимство, Бредни, Скука: ни начала, ни конца. Да еще назначили намедни К нам из Петербурга сорванца, С нахлобучкой, видимо, здоровой. Это вам, конечно, не фавор, За стихи, За противоцаревый, Все же остроумный разговор. Вот сидит, Прощенья ожидая, Пожалеешь юношу не раз — С норовом, Сноровка молодая, Попрыгун Допрыгался до нас. Да и здесь ведет себя двояко: Коль спокоен — Радостно в груди, А взовьется — Бретер, забияка, Юбочник — господь не приведи. Но стихи! Мороз идет по коже — Лезвие, Сверкание, Удар… И порой глядишь — не веришь: Боже, Ну кому доверил божий дар? Умница, каких не много в мире, Безобразник, черт его побрал… И сидит. Усы свои топыря, И молчит усталый генерал. За окном — огромна, неприятна — Ходит ночь. Обыден мир, не нов. Огоньков мигающие пятна — Это засыпает Кишинев. |
