<1935> Красная Поляна А склон у горы ледниками расшит, внизу, под горою, сосна и самшит, река прорычала медведем, и где-то внизу пробегают леса, и скоро, наверное, мы (в полчаса) до Красной Поляны доедем. И облако в гору гремит, как прибой, и песня со мной молодая. Мы бегаем, воздух такой голубой, высокогорный глотая, звенящему солнцу поем дифирамб, и лесу, и морю, недаром — мы плаваем в море, идем по горам, покрытые синим загаром. Пойдем, мимоходом с тобой говоря, что наши и лес, и река, и моря, и горы до самой вершины, что наши на эту планету права, уверены — это не только слова, конечно — ненарушимы. Но скоро стемнеет — поедем домой по берегу Черного моря, — обрызганы пылью смешной, водяной, не зная ни скорби, ни горя. И плавай, и радуйся, и хохочи, и плечи твои загорели — поет (комсомолка, наверно) в ночи: «Люблю, приходи поскорее». Поет про любовную муку-беду, что милый — изменник и шалый, — мне жалко певунью: пожалуй, приду, вдвоем веселее, пожалуй. <1935> «Мы, маленькие, все-таки сумели…» Люблю свою бедную землю, Потому что иной не видал. Мы, маленькие, все-таки сумели, и вышли из тяжёлых подземелий вот в эту голубую красоту. И ласточки и голуби поют там, а песня непонятна и легка — хозяюшка, наверно, для уюта нам небольшие стелет облака. Мы разбираемся в ее законе — она для нас планеты нашей треть, где девушки и дерево и кони, предоставляет сразу осмотреть. И бережно спускает на равнину, которую я все же не покину, не изменю ни лесу, ни траве, хотя земля по-прежнему сурова, хотя красиво облака сырого еще роса горит на голове. Знать, потому, что весело доныне, привык я просыпаться поутру. На этой мягкой, ласковой равнине я облако, не мешкая, сотру. Знать, потому, что я хочу учиться, как на траве пушистые лежат ворчливые медведи и волчицы, А я люблю волчат и медвежат. Я радуюсь — мне весело и любо, что навсегда я все-таки земной, и что моя зазноба и голуба опять гуляет вечером со мной. 10 августа 1935 Собака Я крадусь, мне б до конца прокрасться, сняв подкованные сапоги, и собака черного окраса у моей сопутствует ноги. Мы идем с тобой, собака, прямо в этом мире, полном тишины, — только пасть, раскрытая как яма, зубы, как ножи, обнажены. Мне товарищ этот без обмана — он застыл, и я тогда стою: злая осторожность добермана до конца похожа на мою. Он врага почуял. Тихой сапой Враг идет, длинна его рука, и когда товарищ двинет лапой, я его спускаю с поводка. Не уйти тогда тому, не скрыться и нигде не спрятаться, поверь, — упадет и пискнет, словно крыса: побеждает зверя умный зверь. Пес умен, силен, огромен, жарок… Вот они — под пули побегут. Сколько доберманов и овчарок нам границу нашу берегут? Сколько их, прекрасных и отличных? Это верный боевой отряд. Вам о псе расскажет пограничник, как о человеке говорят. Вдруг война, с погибелью, с тоскою, посылает пулю нам свою, — и, хватаясь за ветер рукою, я от пули упаду в бою. И кавалерийские фанфары вдруг запели около меня… Знаю я — собаки-санитары вызволят меня из-под огня. Добрый доктор рану перевяжет, впрыснута для сердца камфара. «Поправляйтесь, мой милейший», — скажет, и другого вносят фельдшера. Через месяц я пройдусь, хромая, полюбуюсь на сиянье дня, и собака, словно понимая, поглядит с любовью на меня. Погуляю, силы все потрачу и устану — сяду на траве, — улыбнусь, а может быть, заплачу и поглажу пса по голове. <1936> Память По улице Перовской иду я с папироской, пальто надел внакидку, несу домой халву; стоит погода — прелесть, стоит погода роскошь, и свой весенний город я вижу наяву. Тесна моя рубаха, и расстегнул я ворот, и знаю, безусловно, что жизнь не тяжела — тебя я позабуду, но не забуду город, огромный и зеленый, в котором ты жила. Испытанная память, она моя по праву, — я долго буду помнить речные катера, сады, Елагин остров и Невскую заставу, и белыми ночами прогулки до утра. Мне жить еще полвека, — ведь песня не допета, я многое увижу, но помню с давних пор профессоров любимых и университета холодный и веселый, уютный коридор. Проснулся город, гулок, летят трамваи с треском… И мне, — не лгу, поверьте, — как родственник, знаком и каждый переулок, и каждый дом на Невском, Московский, Володарский и Выборгский райком. А девушки… Законы для парня молодого написаны любовью, особенно весной, — гулять в саду Нардома, знакомиться — готово… Ношу их телефоны я в книжке записной. Мы, может, постареем и будем стариками, на смену нам — другие, и мир другой звенит, но будем помнить город, в котором каждый камень, любой кусок железа навеки знаменит. вернуться Но люблю мою бедную землю, / Оттого, что иной не видал. — О. М. Мандельштам. «Только детские книги читать…» (Примеч. верстальщика.) |