– Подожди, Триша, пожалуйста, не уходи. Я все еще люблю тебя.

Его страстные слова ничуть ее не тронули. Именно в этот момент она окончательно убедилась, что дороги назад нет. Она более чем готова была передать его Барбаре.

Лорейн не знала, что натолкнуло ее на эту мысль – лирические песни, или рождественская меланхолия, или и то и другое, но, лежа в кровати вечером, она решила, что пришло время прочитать дневник Петулы. Еще раньше она прочитала записку Ральфа, которую он вложил в конверт. Вот что в ней было:

Хочу, чтобы этот дневник был у тебя, Лорейн. Решай сама, читать его или нет, но я бы не хотел, чтобы он попал в чужие руки после моей смерти. Не сомневаюсь, что мать Петулы обязательно придет в дом и будет искать, чем бы поживиться. Спасибо, что была верной подругой моей Петуле. В этом мире у меня больше ничего не осталось, поэтому я буду прощаться. Прости, что именно тебе пришлось меня обнаружить.

Береги себя, Лорейн.

Ральф Ханиуэл.

Ужас, который ее охватил, когда она обнаружила тело Ральфа, немного отступил, когда она прочитала записку. Его последние слова, написанные прямо перед тем, как он поднялся по лестнице и лишил себя жизни, были адресованы ей. И, несмотря на трагичность обстоятельств, она сочла это за честь и привилегию.

Лорейн достала дневник из-под подушки и погладила синюю бархатную обложку. Они покупали его вместе с Петулой на уличном рынке. Тогда они дружно захохотали, прочитав надпись золотыми буквами на обложке: «Ежудневник на 5 лет. 1975–1980». Заросший парень с черными ногтями, который хозяйничал в палатке, явно не разделял их веселости.

– И что тут смешного? – спросил он.

Лорейн огромным усилием заставила себя перестать смеяться – ровно на две секунды, чтобы показать ему на ошибку.

– Смотрите, тут написано «ежудневник» вместо «ежедневник».

– Ну и что! – пожал плечами он. – Брать будете?

Пожилая женщина, сгорбленная чуть ли не вдвое, встала рядом и внимательно осмотрела дневник.

– Я возьму, – сказала она.

Лорейн и Петула переглянулись.

– На пять лет? Оптимистка! – прикрыв рот рукой, усмехнулась Петула.

Лорейн грустно улыбнулась, вспомнив этот момент. По иронии судьбы, Петула прожила лишь полтора года после этого дня, а старушка, наверное, все еще жива и здорова.

Дневник запирался на маленький хлипкий медный замочек. Несколько манипуляций с ножом для масла – и обложка раскрылась, готовая обнажить самые сокровенные мысли Петулы.

Барбара открыла дверь и пожелала дочери спокойной ночи. Лорейн успела спрятать дневник под подушку.

– Триша еще не вернулась из больницы. – Барбс задрала рукав ночной рубашки и посмотрела на часы. – Уже двенадцатый час. Как ты думаешь, что это может означать?

Лорейн вздохнула и повыше натянула покрывало.

– Не знаю, мам, но не может же она до сих пор быть в больнице? Они в восемь всех выпроваживают.

Барбс стучала ногтями по дверному проему.

– Да, и я об этом же подумала. Надеюсь, она не попала в какую-нибудь аварию и не лежит сейчас где-нибудь в канаве.

– Мама, какая же ты злыдня, – сказала Лорейн, заметив на губах матери легкую улыбку.

Когда Барбс ушла, Лорейн открыла дневник и начала читать с самого начала. От страниц пахло так же, как и дома у Петулы – специфической смесью масла пачули и засохших бисквитов. Вскоре стало понятно, что Петула имела ужасную привычку описывать все происходящее в мельчайших подробностях, и Лорейн, к ее собственному стыду, было скучно читать про всякие пустяки. На марте 1975 года у нее уже закрывались глаза, и лишь упоминание собственного имени заставило ее взбодриться. По всей видимости, в тот период они поссорились – и явно по вине Лорейн, – и Петула размышляла, стоит ли продолжать дружбу:

Лорейн иногда так меня раздражает. Не понимаю, почему мы все еще подруги. Мне кажется, мы слишком много времени проводим вместе. Сидим рядом в бюро, и ее бесконечная болтовня на фоне стука печатных машинок меня с ума сводит. Со стенографией дела продвигаются, так что, надеюсь, скоро меня переведут из этой крысиной дыры в отдельный кабинет. А, и еще на днях она взяла у меня пластинку Дэвида Кэссиди и вернула с царапинами и прилипшим ворсом от ковра!

Лорейн отложила дневник и стала смотреть на потолок. Она закрыла глаза и постаралась вспомнить, что же она такого сделала, чтобы навлечь на себя гнев Петулы. Ей было неприятно, что последнее слово осталось за Петулой и она не могла ничего сказать в свое оправдание. А что касается пластинки Кэссиди, то эта чертова царапина была на ней еще до того, как Петула дала ей ее послушать.

Снова взяв дневник, она прочитала еще несколько записей и, к ее облегчению, уже к апрелю Петула снова поверила в их дружбу. Она писала о множестве веселых вечеров, которые они провели в «Тавернерс», о том, как Триша украдкой наливала им, когда Сельвин не видел, а также о том, как их поймали на воровстве конфет в супермаркете. Тогда они убежали с добычей в руках, а за ними понесся молодой прыщавый продавец в новых ботинках на высокой платформе. Лорейн улыбнулась своим воспоминаниям, но на сердце было грустно оттого, что больше ничего подобного не повторится. Читая отчеты Петулы об этих событиях, она еще раз почувствовала, как сильно ей будет не хватать подруги.

К полуночи Лорейн дочитала до октября 1975 года. Запись о пятнице, двадцать четвертого октября, была сделана стенограммой – вместо привычных букв следовала нечитаемая смесь различных штрихов, точек и черточек. Лорейн пролистала следующие страницы – они были исписаны обычным шрифтом, зашифрована была одна-единственная запись. На следующий день, двадцать пятого октября, Петула уже писала привычным образом:

Я постараюсь забыть о том, что произошло вчера. Каждый человек имеет право совершить в жизни хотя бы одну ошибку. Никто ведь не совершенен.

Глядя на эту запись, Лорейн силилась понять, что же такого страшного совершила подруга. Петула уговаривала Лорейн вместе с ней ходить на вечерние занятия по стенографии, но Лорейн сочла, что это бесполезная трата времени. Ей нравилось быть машинисткой-переписчицей, и она сомневалась, что у нее получится освоить эти нечитаемые каракули. Ситуация казалась тупиковой. Очевидно, Петула не хотела, чтобы кто-нибудь прочитал эту запись, поэтому зашифровала текст так, чтобы его никто не понял. У Лорейн не было возможности узнать, о чем он. И по отношению к Петуле это было не очень честно. В конце концов, это ее личное дело и ничье больше.

Она выключила ночник и завернулась в одеяло, но, как обычно, в голову тут же полезли воспоминания о том, как у нее над головой болтается тело Ральфа, и рука снова потянулась к лампе.

– Триша так и не вернулась вчера. – Барбс разбила два яйца в пиалу и стала их взбивать. – Как думаешь, нам стоит беспокоиться?

– Ты за что больше переживаешь – что она вернется или что нет? – улыбнулась Лорейн.

Барбс перестала взбивать яйца и сняла фартук.

– Я поеду в больницу.

– Сейчас? Еще слишком рано, мам. Ты хотя бы позавтракай.

– Я не голодна. Позавтракай за меня.

Барбс открыла дверь в палату Сельвина. Каждый раз она напряженно ждала, что ее ждет. Увидев, что медсестра обтирает Сельвина губкой, она тихо выдохнула и прислонилась лбом к двери, охваченная печалью этого безрадостного места. Сельвин лежал без штанов, и медсестра терла его интимные места с рвением, более уместным при чистке ванны. Автокатастрофа лишила его всего, в том числе и чувства собственного достоинства.